Судьба попугая
Шрифт:
— Ну, знаю адрес, — кивнул Полуботкин, — могу и конверт надписать.
— А петь когда будешь?
— Настрой нужен… — помягче произнес Демид и тут же увидел в глазах у счетовода столько недоверия к собственной личности, что даже в горле запершило.
— Но скоро уже будет… вот на днях…
— Ты давай, не томи! — сказал на прощанье счетовод и ушел.
За обедом Полуботкин сказал бригадиру, что уже готов им в Новых Палестинах культуру песней укреплять, только место ему нужно такое, чтобы простора много было и эхо хорошее рождалось.
Бригадир,
Показал бригадир место Полуботкину, и согласились они, что место хорошее и петь Полуботкин будет на следующий день после обеда. На том и разошлись.
А тем временем счетовод с Захаром сидели в коптильне за столом и письмо Кремлевскому Мечтателю придумывали, а Катя, бывшая тут же, аккуратно его на бумагу записывала.
В письме этом рассказывали они о Новых Палестинах, о том, как живут и что едят. Писали, что жизнью своею довольны, и спрашивали совета, как и что в их жизни улучшить можно. И еще добавили в конце, что теперь у них в Новых Палестинах и культура есть, а завтра они будут песни слушать.
Потом склеили из бумаги конверт, вложили туда письмо и отнесли его Полуботкину адрес надписать.
Демид охотно вывел на конверте собственным карандашом: «Москва, Кремль, Кремлевскому Мечтателю».
Следующий день был солнечным и безветренным. Снег искрился и поскрипывал под ногами новопалестинян. Из трубы коптильни в небо уходил ровненький столбик дыма.
После обеда сытые и счастливые люди подтягивались к зимней кухне, возле которой должны были прозвучать обещанные Полуботкиным песни.
Вскоре появился и сам Полуботкин. Опустил на снег футляр с гармонью, забрался на пень, окинул окрестности взглядом, и сразу появилось в его лице чтото орлиное. Насмотревшись вдоволь по сторонам, он слез, вытащил гармонь, пробежался пальцами по ее кнопкам, извлекая из инструмента музыку. Потом присел на пень и задумался.
Народ все еще подходил, но бригадир, стоя рядом, переступал с ноги на ногу, выказывая нетерпение.
— Ну, давай уже! — сказал он, подойдя к Демиду. Полуботкин с гармонью в руках взобрался на пень.
— Русские песни! — объявил он.
Ангел, пришедший одним из первых, выискивал взглядом Катю, но постоянно натыкался на безразлично-неживого Архипку-Степана.
— Ну, я начинаю! — предупредил Полуботкин, глубоко вздохнул и рванул гармонь в стороны.
Музыка покатилась широкой волной вниз с холма.
— Раскинулось море широко… — загремел над Новыми Палестинами голос Демида, и все чуть ни присели от неслыханной прежде мощи. — …и ветер гуляет вдали… товарищ, плывем мы далеко, подале от нашей земли…
Новопалестиняне, завороженные, стояли не шевелясь. А песня неслась в поля, кружилась, как невидимая метель, и ощущали люди, словно внутри у них что-то просыпается, что-то
«Перекую я его, — с твердой уверенностью подумала Катя. — Моим будет навсегда!» «Милая, — думал ангел, — сколько добра в твоих глазах светится, сколько тепла!..» А музыка гармони, сплетаясь с песнею, превращалась в ветер, ощутить который можно было только человеческой душою. И не наклонял этот ветер ровненький столбик дыма, что из трубы коптильни поднимался, не стряхивал этот ветер снег с сосновых крон стоявшего за речкой леса.
Горбун-счетовод, будто любовью переполненный, смотрел и ласкал взглядом сына своего Василька, дремавшего на руках у жены.
А Демид Полуботкин уже запел новую песню.
Славное море — священный Байкал, славный корабль — омулевая бочка…
И еще громче звучал его голос, поднимавшийся высоко-высоко над холмом.
Вышел на эту песню из коптильни Захар, вышел и стал, рот разинув, а следом и Петр выглянул из-за открытой настежь двери.
Архипка-Степан посмотрел туда, вниз, на Захара и Петра.
Думалось ему о том, что это он, беглый колхозник, крестьянин и внук крепостного, привел людей к счастью, сюда вот, на этот холм. И люди теперь здесь жили и этой жизни радовались и ей же удивлялись.
И тут заметил он, что из-за ближних к холму стволов сосен вышли не вместе, а порознь несколько бородатых мужиков в тулупах, перевязанных веревкой. А за веревкой, как за ремнем, топоры и ножи у них торчали. Вышли эти мужики и остановились — тоже песню слушали.
«Лесорубы или разбойники, — подумал про них Архипка-Степан, но подумал без подозрения, а с любовью. — А кто б они ни были, все одно русские люди, и душа у них русская, иначе не вышли б они на песню из лесу».
Допев вторую песню, решил Демид передохнуть. На пень сел.
Мужики, что из лесу вышли, подождали чуток другой песни и, не дождавшись, снова в лес ушли. И не вместе, а порознь, словно и не знали они друг друга.
Глава 17
После недели дождей снова пошел снег.
Банов сидел за столом, пил чай с медом и просматривал новые инструкции, присланные с курьером Нарком-проса.
В дверь постучали.
Зашел учитель Можайкин.
— Товарищ директор, — сказал он. — Вот… это моя мама собирала, очень помогает при простуде.
Банов кивнул.
Учитель положил пакет с травами на стол директора и вышел.
Тут же раздался телефонный звонок, и директор снял трубку.
— Алло…ап-ппкх…алло… — прокричал он. — Что? Какие данные?
Звонили из Наркомпроса, просили прислать данные на учащихся, решивших поступать в кулибинские и суворовские училища.
— Хорошо, — сказал в трубку Банов, поняв, в чем дело. — Подготовлю!