Судьба попугая
Шрифт:
— Голодный? — спросил младший лейтенант.
— Ну… чай я уже пил с товарищем Твериным.
— Ага, — Тимофей кивнул. — Значит ничего не ел! Старик никого не кормит! Ну, погоди!..
И Волчанов вышел в коридор, что-то кому-то сказал и вернулся.
— Счас сделают! А ты пока садись, рассказывай, что делал, кого видел!
Только начав рассказывать, понял народный контролер, что отяжелел его язык после вина. Трудно было проговаривать слова, особенно длинные. Но, к своей радости, заметил Добрынин,
— Не вышло… — сказал он грустно. — Ни хрена не вышло… Поторопились они, вот их всех арестовали и казнили…
— Как казнили? — удивился народный контролер.
— Головы всем отрубили…
— И той японке? — с испугом в голосе спросил Павел.
— И ей… — Тимофей кивнул.
— Что ж они, сволочи… бабе… голову рубить? — голос Добрынина притих. — Не могли по-человечески? Ну расстреляли бы или повесили… А голову зачем?..
— Да ладно, — Волчанов махнул рукой. — Что плакать-то? Я сам, когда узнал, честное чекистское — плакал. Такая уже у меня и мечта была, чтобы вот жила рядом с нами Японская Советская Социалистическая республика… А теперь… война помешала… если б…
В кабинет без стука вошел солдат с железным подносом. Поставил поднос на стол. На подносе чайник, два стакана в подстаканниках, тарелка с бутербродами: с сыром и колбасой.
— Ну все, успокойся! — сказал Волчанов. — Им не поможешь, а нам еще жить и работать!.. Память мы их увековечим. Будут теперь и улицы, и переулки, и корабли… Давай поедим!
Вино размягчало Добрынина изнутри. Даже жевать бутерброды было ему трудно, но вкусный сладкий чай помогал поглощению пищи, смывая единым потоком все застревавшие во рту крошки в желудок.
Разговор время от времени возобновлялся, и в эти моменты Павел старался как можно короче пересказать последние события из своей жизни и работы.
— Дашь мне ту «кожаную» книгу посмотреть? А? — попросил в один момент Волчанов. Добрынин пообещал. Снова жевали, запивали чаем, вставляли в паузы слова.
— Да, ты орден свой получил? — вспомнил вдруг младший лейтенант.
Павел отрицательно мотнул головой.
— Ну, я старику напомню! Забыл он, наверно. Завтра будешь здесь?
— Ага.
— Сына уже видел?
— Нет еще, — ответил Павел.
— Счастливый ты человек, Паща! — младший лейтенант заулыбался широко и зубасто. — С первого раза и сын! А я вот так детей люблю, а не получилось, не повезло…
— Что, нету?
Волчанов скорбно мотнул головой.
— Своего покажешь? — спросил он.
— Давай. Сегодня можно. Няня должна вечером принести.
— Уже вечер! — сказал Волчанов, поглядев на свои часы. — Скоро восемь.
— Да? — Добрынин удивился скоротечности времени. — Так, может, ко мне пойдем, Гришутку
— Можно. — Тимофей кивнул. — Мне сегодня уже все, ничего делать не надо. А на случай ЧП — дежурный есть.
— У меня там и переночевать есть где, — продолжал приглашать народный контролер уже согласившегося на поездку младшего лейтенанта.
Вышли. Темное низкое небо, тяжелое и беззвездное, висело над Кремлем и над всей столицей. Было покойно и мирно в этой темноте, и только откуда-то слева доносились два мужских голоса и треск костра, да виднелся искристый красный огонек.
Волчанов тотчас повернулся в сторону голосов, прислушался.
— Вот сволочь! — прбговорил он негромко. — Опять!
— Что там? — спросил припьяневший, но все еще бодрящийся народный контролер.
— Пошли, покажу!
Пройдя метров двести, Волчанов и Добрынин остановились за росшими тут в большом количестве елями. Замерли, пока глаза привыкали к тому, что высвечивали блики пламени.
Двое мужчин возились у костра, вырывавшегося из большой железной бочки, метрах в семи от младшего лейтенанта и народного контролера.
— Дай еще солярки! — прозвучал грубый голос одного из них.
Зазвучала льющаяся в жестяное ведро жидкость. Потом один поднял ведро и вылил солярку в бочку. Искры и пламя тут же подпрыгнули, на мгновение разогнав над собою темноту. В этой вспышке Добрынин разглядел немного одного из них: был он крепко сбитый, почти квадратный мужик в кожаной куртке с широким небритым лицом и «щеточными» усиками.
— Кто это? — спросил шепотом Павел.
— Говорил тебе, надо авиатоплива выписать! — вклинился тут грубый голос из-за елей. — А теперь что, до утра тут торчать?
— Сволочи! — так же шепотом ответил Волчанов. — Поэт кремлевский Бемьян и его дружок, комендант Смальцев…
— А что они там делают? — поинтересовался Павел. — Греются?
— Хе-э, — громко выдохнул младший лейтенант. — Женщин приговоренных жгут… А может, и не приговоренных, их же никто не проверяет, сук!
— Как это — женщин?! — уже в который раз за этот день опешил Добрынин.
— А так… — выдохнул Тимофей.
— Живых, что ли?
— Нет, сначала расстреливают…
— Ну что? — снова долетел из-за елей грубый мужской голос.
— Что-что, надо еще солярку нести! — ответил второй, сиплый и постарше.
— Ну и иди! — проворчал первый.
Добрынин почувствовал, как в животе что-то неприятно забурлило и на язык вылилась неприятная горечь. Он закрыл рот ладонью правой руки и сделал шаг назад.
— Ты чего? — спросил Тимофей. Павел что-то промычал.
— Пошли, что ли? — спросил шепотом Волчанов.
Контролер кивнул.
У Спасских ворот на выезде стоял военный «газик». Прильнув спиной к закрытой дверце, курил солдат-шофер.