Судьба штрафника. «Война всё спишет»?
Шрифт:
— Как же это вы, Карпенко, умудрились отстать? Так можно и под трибунал попасть!
— Простите, я не Карпенко, а Уразов, — ответил я. — Я… Я проспал: всю ночь не спал, а под утро уснул.
— Какой еще Уразов?
Он достал списки, проверил свою команду, моей фамилии не было.
— А вы из какой команды? — спросил он.
— Из 43-й команды, воздушно-десантной.
— А наша 41-я, летная!
— Что же мне теперь делать?
— Немедленно вернуться на пересыльный пункт и доложить начальнику о случившемся!
На станции мне сказали, что сейчас идет рабочий поезд в Кемерово. Когда я подошел к проходной
Обед уже закончился, но меня все-таки накормили, ведь я еще и не завтракал. Моя команда уже получала сухой паек — значит, нас должны скоро направить в часть. Команда оказалась большой.
К вечеру команду выстроили, сделали перекличку, и вслед за лейтенантом колонна двинулась на железнодорожную станцию. Вид у нас был совсем не военный, скорее мы были похожи на заключенных. Все были одеты в старье, а одежду поновее призывники оставили дома или продали перекупщикам, шнырявшим возле ворот пересыльного пункта.
Мы сели в вагоны пассажирского поезда Кемерово — Новосибирск, опять в окнах замелькала тайга. В Новосибирске нас встретили офицеры и старшина. На привокзальной площади построились, рассчитались, и нас повели в санпропускник. Вновь прожарили наше белье и вещи, а мы с удовольствием поплескались под колючим душем.
Опять нас привели на пересыльный пункт. Однако здесь наша команда уже начала оформляться в маршевую роту, с нами занимались политруки, строевики, команду разбили на взводы и отделения. В отделениях были назначены старшие.
Днем нас водили строем в порт на погрузочно-разгрузочные работы. Однажды мы разгружали баржу со сливочным маслом в ящиках весом по 20 кг. Наш старший сказал: быстрее разгрузите, быстрее пойдете на отдых. Работа спорилась. Сверкало солнце, сверкала река, сверкали потные лица. Стояло теплое бабье лето.
— А что, ребята, попробуем маслица? Что-то живот прилип к хребту!
И балагур, спускаясь по трапу с баржи, «потерял» равновесие и грохнул ящик углом о трап. У ящика отлетели стенки, и каждый, кто чем, начал брать масло. Без хлеба много не съешь, да и не всякий мог кушать масло просто так. Командир и старшина поняли замысел и не спешили замечать разбитый ящик и нарушение ритма разгрузки. С баржи закричал сопровождавший груз старик:
— Эй, что вы там делаете? Ах вы, грабители!
Тогда и командир нашей роты со старшиной направились к разбитому и уже ополовиненному ящику. Старику доказывали, что ящик разбили случайно, что такое бывает, и старик заявил, что надо составить акт. Акт составили, ящик старшина, командир и дед унесли с наших глаз. У них ящик, наверное, и закончил свое существование.
В один из дней на работу нас не повели, построили и объявили, чтобы мы получили сухой паек на три дня. После завтрака и получения пайков нас строем повели на железнодорожную станцию. На станции нас завели в тупик, где стояли товарные вагоны с нарами и подстилкой из соломы. Построились вдоль вагонов по условным подразделениям. Офицеры провели инструктаж, что можно, чего нельзя делать, какие наказания
Мы не знали, куда едем, одно было известно — на фронт, на запад. В вагоне я выбрал себе место на полу, подстелил больше соломы под бока и под голову, бросил на свое место пиджак и вещмешок. Когда стемнело и зажглись огни города, нас крепко тряхнуло в вагоне, громко лязгнули буфера, и вагон начали катать по путям товарной станции. Но вот колеса мерно и безостановочно застучали, и огни города остались где-то позади.
Когда заря разлилась в хвосте нашего поезда и раскрасила горизонт в золото, многие вскочили, распахнули дверь. В вагон ворвалась влажная прохлада и запах полыни. Поезд, словно конь, закусив удила, мчался на запад по «зеленой улице», и кому было невтерпеж, опорожнялись под крики и мат со следующих за нами вагонов. Лишь в Омске сделали небольшую остановку, и командиры бегали вдоль вагонов, запрещая отлучаться, — мы могли отбыть в любую минуту. Благо мы стояли у выходной стрелки товарной станции, и ребята, как грачи на пахоте, усыпали откосы железной дороги, «минируя» их на глазах у окружающих. Хорошо, что в нашем эшелоне не было женщин, а местные стеснялись близко проходить.
Все-таки мы успели навести туалет, умылись, принесли в ведрах воды от заправочной станционной колонки. И вновь застучали без остановки колеса. Кто-то резался в картишки, другие пели, а некоторые задумчиво смотрели на степные просторы. Видели они эти просторы, или их взор был обращен внутрь себя, к думам об оставшихся там, в сибирских городах и таежных селах, или о тех событиях, в которых в скором времени предстоит принять участие.
Ночью, проезжая Челябинск, мы мерзли уже по-настоящему и, чтобы согреться, теснее прижимались друг к другу, как сельди в бочке.
Рано утром поезд замедлил бег, надрывно чихал и шипел. Открыв дверь, все ахнули: лес и земля покрылись толстым слоем белого пуха. Вокруг виднелись бело-голубые Уральские горы, окропленные серыми лоскутами лесов. Проехали границу Европы и Азии, отмеченную пограничным знаком.
Европа сразу стала заметней частыми станциями, деревнями, поселками, городами, а после Уфы совсем стало казаться, что едем родными ростовскими краями, — правда, здесь было полесистей.
В Москву мы приехали, когда стало вечереть. Мы во все глаза смотрели на нашу столицу — какая она военная? По улице, примыкающей к станции, женщины с противогазами через плечо вели, держа за веревки, огромного «слона» — аэростат воздушного заграждения. Потом мы видели, как аэростаты поднимались в небо и застывали, словно рыбы в прозрачной воде, подсвеченные заходящим солнцем. Москва погрузилась в темноту. Изредка можно было видеть проезжавшие автомашины с прищуренными, словно глаза дремлющего кота, фарами. Нас покатали по путям и стрелкам, и вновь ритмично застучали колеса, убаюкивая нас на соломе.
На рассвете я проснулся от тишины. Поезд стоял без паровоза в каком-то тупике маленького полустанка. Застучали и завизжали отодвигаемые двери вагонов, раздалась команда: «Выходи строиться!» Из обогретых вагонов нехотя выпрыгивали в прохладу заспанные ребята. Мы увидели новых командиров в фуражках летчиков, но в серых шинелях и с ножами на поясах. Им и стали нас передавать посписочно, повзводно, а когда формальности передачи были закончены, наши новые командиры сообщили, что мы сейчас пойдем в часть.