Судьба Темного Меча
Шрифт:
Но страстные желания не отступали. Джорам смотрел на нежные губы Гвендолин, когда она рассказывала об азалиях, лилиях или фиалках, и вспоминал о том, какими теплыми, мягкими и податливыми были эти губы в его снах, и тело юноши пронзала боль. Когда Гвендолин шла рядом с ним, стройная, грациозная, в каком-нибудь легком, воздушном платье, похожем на розовое облачко, Джорам вспоминал, как во сне он ласкал ее, прижимал к своей груди и никакая, даже самая тонкая, преграда не разделяла их, вспоминал, как делал ее своей, обладал ею. В такие мгновения он замолкал и отводил в сторону взгляд, опасаясь, что
Изнемогая от сладостных и горьких мучений, Джорам вышел в сад, надеясь найти здесь каталиста. Был уже поздний вечер. Слуги сказали Джораму, что каталист часто прогуливается ночью по саду, если не может заснуть.
Все в доме уже улеглись спать. Сиф-ханар объявили, что эта ночь будет безветренной, и в саду действительно было очень тихо. Повернув за угол, Джорам притворился удивленным, когда увидел Сарьона, одиноко сидевшего на садовой скамейке.
— Простите, отец, — сказал Джорам, останавливаясь в тени эвкалипта. — Я не хотел помешать вам. — Он полуобернулся и начал очень медленно отходить.
Сарьон повернулся на голос и поднял голову. Лунный свет озарил его лицо. Это было странное лицо, маска отца Данстабля, оно всякий раз немного пугало Джорама. Но глаза на чужом лице были прежние — глаза ученого, с которым Джорам познакомился в деревне чародеев, мудрые, спокойные, мягкие. Только теперь взгляд каталиста стал каким-то загнанным. Когда Сарьон посмотрел на Джорама, в его глазах промелькнула тень боли, причину которой юноша не мог понять.
— Нет, Джорам, не уходи, — сказал Сарьон. — Ты не помешал мне. Признаться, я думал как раз о тебе.
— И молились обо мне? — в шутку спросил Джорам.
Печальное лицо священника смертельно побледнело, он прикрыл глаза ладонью и тяжело вздохнул.
— Посиди со мной, Джорам, — сказал каталист, освобождая для молодого человека место на скамейке.
Джорам сел на лавку рядом с каталистом, расслабился и стал прислушиваться — он слушал тишину ночного сада. Спокойствие и безмятежность сада опускались на юношу, словно легкие снежные хлопья, ночная прохлада успокаивала его пылающую душу.
— Вы знаете, Сарьон... — нерешительно начал Джорам. Юноша не привык высказывать свои мысли, но чувствовал, что он в долгу у каталиста, и хотел как-нибудь оплатить этот долг. — В тот день, когда мы вместе были в часовне, я впервые оказался в священном месте. Ну... — Джорам пожал плечами. — В Уолрене было что-то вроде церкви, конечно. Простой дом, в который полевые маги приходили раз в неделю получить свою порцию силы от отца Толбана. Моя мать никогда туда не заходила, как вы, наверное, догадываетесь.
— Да, — пробормотал Сарьон, озадаченно глядя на Джорама. Каталиста удивило это неожиданное откровение.
— Анджа говорила о Боге, об Олмине, — продолжал Джорам, глядя на залитые лунным светом розы. — Но только чтобы поблагодарить его за то, что я лучше, чем все остальные. Я никогда не молился. Зачем? За что мне было благодарить Олмина? — В этих словах прозвучала прежняя горечь.
Юноша замолчал. Он перестал рассматривать изящные белые цветы и посмотрел на свои руки — такие умелые и сильные, такие смертоносные. Сцепив пальцы, Джорам
— Моя мать ненавидела каталистов — за то, что они сделали с моим отцом. Она и меня приучила их ненавидеть. Вы однажды сказали мне — помните? — Юноша глянул на Сарьона. — Вы сказали, что ненавидеть легче, чем любить. Вы были правы! О, как же вы были правы, отец! — Джорам расцепил пальцы и сжал кулаки. — Я ненавидел всю жизнь, — страстно сказал молодой человек. — Я даже думал, что вообще не умею любить! Это так трудно, так тяжко... так больно...
— Джорам... — начал Сарьон.
— Нет, подождите, дайте мне договорить, — перебил его Джорам. Слова вырывались у юноши, словно он не мог больше сдерживать их. — Когда я пришел сюда, сегодня ночью, я вдруг подумал о моем отце. — Черные брови Джорама сошлись над переносицей. — Раньше я не часто о нем не задумывался, — признался он, снова глядя на свои руки. — Я всегда представлял его каменной статуей на границе, с застывшим, неподвижным лицом... Слезы текут из навеки открытых глаз, он смотрит на смерть, которой ему никогда не суждено познать. Но сейчас, здесь... — Джорам поднял голову и окинул взглядом сад. Его лицо смягчилось. — Я вдруг подумал, каким он был прежде — таким же мужчиной, как и я. С такими же чувствами и желаниями, как у меня, желаниями, которые он не мог держать в узде. Я представил свою мать такой, какой она была тогда, — юной девушкой, прекрасной и изящной, и... — Он замялся и судорожно сглотнул.
— Невинной и доверчивой, — мягко подсказал Сарьон.
— Да, — чуть слышно ответил Джорам. Он посмотрел на каталиста и поразился — лицо Сарьона исказилось, словно от страдания.
Сарьон схватил молодого человека за руки и стиснул до боли. Но его слова ранили Джорама еще больнее.
— Уходи! Сейчас, Джорам! — настойчиво сказал каталист. — Здесь тебя ничего не ждет! Ничего, только горе и несчастье — точно так же, как было с твоей бедной матерью!
Джорам упрямо покачал головой. Кудрявые черные волосы упали ему на лицо. Он высвободился из рук каталиста.
— Мой мальчик, сын мой! — сказал Сарьон и тоже сцепил пальцы, как прежде Джорам. — Меня очень радует, что ты решил довериться мне. Но я не оправдал бы твоего доверия, если бы не посоветовал, как лучше поступить. Если бы ты только знал... Если бы я только мог...
— Что знал? — спросил Джорам, быстро посмотрев на каталиста.
Сарьон моргнул и сразу замолчал, поспешно проглотив слова, которые едва не сорвались с его губ.
— Если бы я только мог объяснить тебе так, чтобы ты понял, — внезапно вспотев, сказал он. — Я знаю, что ты собираешься жениться на этой девушке, — медленно продолжил каталист, нахмурив брови.
— Да, — спокойно ответил Джорам. — Конечно, после того, как получу свое наследство.
— Конечно, — повторил Сарьон. — Ты думал о том, о чем мы говорили с тобой в прошлый раз?
— Вы имеете в виду — о том, что я Мертвый? — ровным голосом переспросил Джорам.
Каталист смог только кивнуть в ответ.
Несколько мгновений Джорам молчал. Он рассеянно поднял руку и причесал волосы пальцами, как когда-то давно делала Анджа. Наконец он твердо сказал:
— Отец, разве я не имею права любить и быть любимым?