Судьба высокая 'Авроры'
Шрифт:
Сообщив, что Демин направляется вахтенным начальником на крейсер "Аврора", Новицкий чуть ли не дословно повторил слова генерала об офицерском долге и о верности многострадальному отечеству:
– Предупреждаю вас, мичман, что "Аврора" - посудина изрядно засоренная. Смутьянов там предостаточно. Беспорядки. Анархия. Дисциплины нет. Выборный командир Никонов с крейсера ушел, ныне командует лейтенант Эриксон...
Новицкий побарабанил жесткими пальцами по столу, никак не выразив свое отношение
– Однако не падайте духом. Мы срочно замещаем все вакансии на крейсере. Сегодня направили мичмана Красильникова. Теперь направляем вас. Ремонт на "Авроре" закончен. Наша задача - как можно скорее вытолкнуть эту посудину из Петрограда, увести подальше от митингующих толп. В море авось кончатся беспорядки, начнется служба...
Демин вышел из Адмиралтейства с тяжелым чувством. У подъезда по-прежнему стояли автомобили с дремлющими шоферами. Моросил бесконечный октябрьский дождь.
Лейтенант Эриксон - высокий, сутуловатый, костистый - легко поднялся навстречу Демину. Большие серые глаза на мгновение сузились, изучая мичмана. На крупном, мрачноватом лице - никаких эмоций.
Эриксон в две-три минуты рассказал Демину все, что полагалось рассказать при первой встрече, и отпустил его. За внешней суховатостью были собранность и деловитость. Краткие, отрывистые фразы. Ни одного лишнего слова.
Конечно, после трехминутного свидания какие-либо выводы делать было рискованно, обычно в таких случаях говорят: "Поживем - увидим".
Между тем путь от трапа к каюте командира и от командира к кормовому салону, на время ремонта заменившему кают-компанию, решительно опровергал все, что услышал Демин в Адмиралтействе о беспорядках на "Авроре". Часовой проверил документы, вызвал вахтенного. Тщательно прибранные палубы сверкали чистотой. Самый привередливый боцман вряд ли нашел бы к чему придраться.
Группа рабочих и комендоров возилась возле шестидюймовой пушки, очевидно только что установленной.
"Ремонт закончен", - вспомнил Демин слова Новицкого.
В салоне встретили новичка приветливо. Лица офицеров были открыты и молоды, разве что инженер-механик Чеслав Федорович Малышевич казался человеком зрелого возраста. Тогда еще Демин не знал, что и мрачноватому командиру крейсера лишь недавно исполнилось... 27 лет.
Разговор в салоне шел вольный, раскованный. Молодость презирает робость и оглядки. И Демин, сидя на удобном диване, молчаливо внимал беседующим.
– Позволю себе привлечь ваше внимание, - обратился к офицерам судовой врач Маслов.
– Журнал "Солнце России" напечатал стихи о Керенском.
– Ишь!
– вскинул кустистые брови Чеслав Федорович.
– Огласите!
– потребовало несколько голосов. Маслов прочитал:
Герой и вождь! России светлый гений! За жизнь и мир иди на смертный бой, Иди, великий,
– Нашему бонапартишке стихотворцы приделали крылышки, - заметил, усмехнувшись, Павел Павлович Соколов.
– А чье это сочинение?
Судовой врач скользнул по журнальной странице взглядом:
– Лидия Лесная.
– Браво! Браво!
– воскликнул Соколов.
– Прекрасный пол славит Керенского. Керенский славит прекрасный пол. Ваш подопечный, Лев Андреевич, делает успехи.
Острословы называли Керенского "подопечным" мичмана Льва Андреевича Поленова, который в дни корниловщины возглавил матросскую роту по охране Зимнего дворца. Дважды или трижды Поленов видел премьер-министра и даже отвечал на его вопросы. Когда перепуганный насмерть премьер в честь офицеров, защищавших от Корнилова Петроград, закатил званый обед, за Львом Андреевичем прислали. Матросы видели, как из дворцовых кладовых выносили бутылки с этикетками винного подвала его величества. Но мичман от приглашения уклонился, сказав, что не смеет покидать пост.
Наблюдал Поленов своего "подопечного" и при иных обстоятельствах - на Исаакиевской площади, на торжественном параде женского батальона смерти.
Поводом для торжеств явились присвоение командиру батальона Марии Бочкаревой офицерского звания и вручение ударному батальону боевого знамени.
Для встречи с Керенским остриженным воительницам, очевидно, в последнюю минуту выдали новое обмундирование. Подогнать его как следует не успели. Гимнастерки на ударницах сидели мешковато. Интендантские штаны, сшитые без учета особенностей женской фигуры, подчеркивали нелепость экипировки.
Во время церемониального марша одна ударница слишком рьяно вскидывала правую ногу. Это не обошлось без последствий - размоталась обмотка. Пока ударница, наклонившись, возилась с обмоткой, строй сбился, забуксовал на месте.
Бочкарева, увешанная медалями, метнула на виновницу взгляд. На лице командирши - грубом, почти мужском, с волевыми складками и тяжелой челюстью - обозначилось выражение холодной жестокости.
Говорили, что Бочкарева тяжела на руку, что режим в батальоне каторжный: подъем в пять утра, занятия до девяти вечера, сон на голых досках, повиновение беспрекословное...
Замыкая строй, на левом фланге, грузно топая, шла широкобедрая, грудастая баба. Иначе не назовешь - именно баба. Грудь распирала натянутую до предела гимнастерку. Подходящих брюк в интендантстве, видимо, не нашлось, и она вышагивала по площади в черной юбке, с трудом вскидывая толстые ноги в коричневых чулках.
Генерал Половцев морщился, как от боли. Его адъютант - молодой поручик - беззастенчиво улыбался. Керенский, стоявший на трибуне с торжественно-каменным лицом, приложил носовой платок, словно хотел чихнуть.