Судьба
Шрифт:
– Вийона, - ответила Алена, и лицо Савицкой исказилось, словно отвращение к Алене помножилось на отвращение к Вийону.
– Вы никак не можете без...
– Фаина Прокофьевна на миг запнулась, подыскивая подходящее определение, выкрутас? Возьмите английскую литературу.
– Но там нет свободных тем.
– Неважно.
– Но я не знаю английский. А я хочу прочитать стихи в подлиннике. Послушать, как они звучат у поэта, какая у него рифма, метр... какая у него музыка!
– Алена искала объяснение своему выбору, о котором до встречи с Савицкой не задумывалась, она просто хотела не прозу, а поэзию, и чтоб можно было прочитать в оригинале хоть пару строф, и выбирать ей пришлось из того скудного перечня, что остался не расхватанным до нее более расторопными студентами. К тому же ей нравилось: "От жажды умираю над ручьем, смеюсь сквозь слезы и тружусь играя... я сомневаюсь в явном, верю в чудо... я знаю все, я ничего не знаю..." и уж, конечно: "Я знаю книги, истины и слухи, я знаю все, но только не себя".
– Что вы прочтете?
– спросила Савицкая, и голос ее прозвучал
– Он писал на старофранцузском, который и французы не понимают. Мы Вийона знаем лучше, чем они, благодаря переводам Эренбурга. Не морочьте себе голову, возьмите Байрона. "Дон Жуана".
– Ну, нет!
– воскликнула Алена, и Савицкая, даже не кивнув Алене на прощание, вскинула голову - она была высока, и, подняв голову кверху, а очи к небу, могла никого на земле не замечать - быстро прошла к выходу. Алена глядела вслед Фаине Прокофьевне, ей было и обидно, и неловко. Догнать? объясниться? Она сообразила, что Людмила (кажется, так зовут ту новую, что принимала у них экзамен) доложила Савицкой, кто и как отвечал на экзамене, и Савицкой рассуждения Алены о Байроне показались интересными, но про Байрона столько всего написано, а про Вийона - почти ничего.
Алена свернула к бульвару и забыла и о Савицкой, и о Вийоне, лишь Байрон еще витал в ее мыслях, потому что думала Алена теперь о Егоре и думала, чуть улыбаясь, но не над Егором и даже не над собой, и уж, конечно, не над лордом Джорджом Гордоном Байроном, а вот улыбалась и все, потому что при ярком свете солнца и ослепительном блеске снега жизнь была прекрасна, и в ней был Егор.
Егор... он был везде - среди корявых стволов деревьев, в припорошенных снежком клумбах, в силуэте далеких домов - Егор... над ним, как над Байроном, парила тайна... Высокий широкоплечий Егор явно был не похож на образ Байрона, сотканный из кадров забытого фильма и фотографий в книгах, но ореол тайны... Тайна, недосказанность позволяют нам домыслить в своем герое то, что... и в природе не существует. Но почему же именно Байрон? Разве мало в истории загадочных фигур? Ах, какая разница... В Егоре есть загадка, тайная печаль... Скорбь? Вот именно, скорбь - от чужих страданий, от несправедливости мира. И равнодушие к обыденным радостям жизни, и глубокий внутренний мир, и раздумья о судьбе человечества...
Алена вбежала по лестнице на площадку, и дверь тут же распахнулась, словно Егор, вовсе не похожий на Байрона, живой, теплый, объемный, чувствовал ее приближение, хотя, наверное, все было прозаичнее: он увидел ее в окно. Но... что значит прозаичнее? Ведь он мог смотреть в телевизор, в газету, в потолок, а он смотрел в окно и видел Алену. Алена засмеялась. Егор глянул, чуть прищурился, но промолчал, словно вмиг прочитал ее мысли и спрашивать ему было не о чем и незачем; ан нет, пусть он и многое в ней видит, но только теперь и у нее есть своя маленькая тайна, и сказать о ней Егору или нет - она еще посмотрит, а пока ей самой надо разобраться, похож ли Егор на английского лорда. Или...
– тут Алена, чуть склонив голову на плечо, посмотрела на Егора долгим наблюдательным взглядом, словно то был не Егор, а портрет его, что взгляда ее видеть не мог, и наблюдать за ним можно сколько угодно и как угодно - долго, пристально... Конечно, нет! Не похож он вовсе на английского лорда. Он похож на героя русского романа, она еще не сообразила на кого именно, но конечно, он русский герой. В Егоре от Онегина мечтам невольная преданность, неподражательная странность и резкий, охлажденный ум. Он печальный, как Демон, и голос у него волшебный. Он, как Инсаров, прямой, непринужденный, спокойный, и миссия у него, конечно, не обыденная - а такая, что о ней вслух и сказать страшно? Ну, ладно, ну пусть у него еще нет никакой миссии, но он еще молод, он готовит себя...
– А Ульяны Егоровны нет?
– спросила Алена, удивляясь: странно, право. Сын приехал, а она все где-то... Когда приезжал из Южного старший брат Алены, мама не только дома старалась весь день быть, она и на кухне так себе место находила, чтобы видеть сына в дверной проем.
Они сидели на кухоньке, такой махонькой, что невольно касались друг друга локтями. И каждый раз Алена на миг терялась, помня сон, но тут же, чуть деланно смеялась и продолжала рассказывать о своей встрече с Савицкой. То она болтала, как болтала бы с братом, но, вскидывая глаза и встречая взгляд Егора, вновь терялась и замолкала на миг, забыв, о чем собственно только что хотела рассказать ему. А Егор словно и не замечал ее растерянности. Переспрашивал, как будто ему было очень интересна вся эта история с английским романтизмом, и Алена, вновь увлекаясь, рассказывала ему и про экзамен, и про семинары по зарубежке, и вообще обо всей своей институтской жизни. Алене и Егора хотелось спросить: чем он занят, кто он - она же совсем ничегошеньки про него не знает, а главное, впрочем, не главное даже, пожалуй, единственное, что ее сейчас тревожило - где он живет? вернулся ли он домой навсегда или однажды утром она проснется, а его - нет? Несколько раз она умолкала, теряя нить разговора, потому что думала уже не о книгах, а о Егоре, и каждый раз решалось уже спросить: что он? Но каждый раз Егор бережно и настойчиво направлял ее речь в прежнее русло, и Алена была уверена: он знает, что она хочет его спросить, знает и то, о чем она хочет его спросить, и не хочет, чтобы она задавала свой вопрос. Но почему? И предчувствие чего-то тягостного, горестного, того, что мешает Егору поговорить с Аленой обо всем без утайки, тревожило Алену и даже пугало.
Егор встал, убирая сковороду на плиту, в тесноте кухни свободной рукой коснулся спины Алены, и Алена ощутила в теле странную незнакомую
– кричали глаза Алены, а Егор, что, казалось, читал все ее мысли, крика ее как бы и не слышал, повернулся к окну, долго смотрел в темное стекло. Чай остыл. Алена хотела окликнуть Егора, мол, эй, где ты, я, между прочим, здесь, и, обиженная, тоже глянула в темноту окна, и поняла, что Егор, как в зеркало, все смотрит и смотрит на нее. Но отчего же в зеркало, когда вот она я, ты только повернись. И она тоже стала смотреть в зеркальное его лицо и все ждала, что вот сейчас он что-то там, наконец, додумает, повернется от окна, встанет за стулом Алены и руки его коснутся ее плеч...
Егор резко повернулся, глянул на Алену - взгляд новый, незнакомый, неулыбчивый, и явно хотел что-то сказать. Смотрел ей в глаза, куда-то в их невидимую глубину, словно понял, что не в темном окне, а здесь, в глазах Алены спрятан нужный ответ на его вопрос. Вздохнул, и, не сказав ничего, вновь отвернулся к окну. Алена, что только что замерла в страшновато-блаженном ожидании важного для них обоих разговора, обиделась на его повернутую к ней спину и чуть не расплакалась от обманутого ожидания. Но Егор почти сразу же обернулся к столу, но так, словно не было огромной такой кричащей паузы в их разговоре, поставил на огонь остывший чайник, достал с полки сладости и вновь начал кормить ими Алену, как маленькую сестренку, а потом сказал: "Сам уберу, а ты - спать, каникулы еще не начались", - и улыбнулся прежней насмешливой улыбкой, и столь разительна была в нем перемена, и так обманулись ее ожидания, что Алена даже не стала пререкаться, кому из них убираться на кухне и не стала сообщать Егору, как хотела было, что она уже взрослая и как-нибудь сама разберется, когда ей спать ложиться, но Егор и не дал ей времени возражать. Словно что-то вспомнив, ушел в комнату, чтобы не мешать Алене готовиться ко сну. Так Алена, дутая, и плескалась в ванной, но когда она, вся так же по-детски надутая, вышла из ванной, и Егор вышел из комнаты, на миг остановился возле Алены, сказал ласково: "До завтра. Спи спокойно, моя хорошая" и губами коснулся ее виска еле слышно, так что и не поймешь, коснулся или только померещилось ей, и пошел дальше на кухню. И у Алены вновь слезы выступили из глаз... И она шмыгнула в комнату, и там с мокрыми волосами, с непросушенным лицом, на которое влажное хотела положить крем, стояла, прижавшись к двери, и ждала: вот сейчас послышатся его шаги... и погаснут у ее двери... и он стукнет тихонько в дверь... или просто дверь тихонько откроется... и что же ей, Алене, делать? что сказать? как поступить?
Хлопнула входная дверь. Послышался негромкий говор Ульяны Егоровны. Алена почувствовала, как заледенели ее ноги, и легла на диван. Ее начал бить озноб. Она старалась согреться, то растирала ноги руками, то замирала на месте, потому что шум ладоней и шорох пододеяльника мешали ей слушать квартиру. Вот Егор прошел в ванную. Вот, сколько минут прошло? какое-то одно долгое мгновение - он прошел в комнату со словами: "Я спать буду, мама". С кухни отозвался голос Ульяны Егоровны: "С Богом, сынок". И тут же ее голос, но уже совсем по-другому, с тоской простонал: "О, Господи..." А потом едва слышный шепот, похожий на монотонное бормотание... едва слышный плач... едва слышные шаги - и тишина.
5. По субботам в библиотеке немноголюдно, и можно и тетради, и книги разложить широко, и местечко выбрать поуютнее, в уголочке, у книжного стеллажа с энциклопедическими словарями и справочниками. Одно обидно: в субботу библиотека рано заканчивает свой рабочий день, и только разберешься в каталоге с карточками да выпишешь новые книги, да получишь их, только устроишься комфортно да распрощаешься с сиюминутными мыслями, да уйдешь с головой в текст, и только плавно потекли твои мысли и раздумья о прочитанном и в голове закружились задумки для будущего реферата, а уже - все, пять часов вечера, и библиотекари, милые женщины, вовсе не озабоченные ни судьбами мировой литературы, ни литературными нормами родного языка, торопятся домой и неприязненно поторапливают немногочисленных читателей, и даже те минут тридцать - сорок, что у тебя еще есть, считай, украдены - какая мысль воспарит под громким хождением библиотекарей по рядам и их неулыбчивым "Сдавайте книги. Заканчивайте! Библиотека закрывается!"?
Кто-то сказал Алене - кажется, блондинка с абонемента сама и сказала, что "все они" заканчивали ее факультет (библиотечный институт в городе открылся недавно), но Алене не верилось, потому что, казалось Алене, ни блондинка, ни ее коллеги книги не любят - когда книгу любишь, любишь даже подержать ее в руках, разгладить страницы после нерадивого читателя, подклеить корешок, прочитать наугад несколько строк и очень хочешь, чтобы книгу, что тебе понравилась, прочли все, а библиотекарей и читатели раздражали, и заказы они принимали с внутренним протестом, заранее убежденные, что все, что ты тут задумала - вздор, лишь лишняя работа им, и непременно норовили хотя бы часть требований на книги вернуть - не даем больше пяти книг (или трех, это уж кто как). "Зачем тебе столько книг? Давай я принесу тебе одну, где есть сразу все". Но книга, где есть сразу обо всем, у Алены была - учебник. Она искала другие книги, где можно прочитать о писателях и их произведениях такое, чего ни в учебнике нет, ни на лекции не услышишь.