Судьбы Серапионов
Шрифт:
А после революции скитался я по многим местам России. Был плотником, на звериный промысел ездил к Новой Земле, был сапожным подмастерьем, служил телефонистом, милиционером служил на станции «Лигово», был агентом уголовного розыска, карточным игроком, конторщиком, актером, был снова на фронте добровольцем в Красной армии.
Впрочем не был. Впрочем неправда — был врачом. В 17 году после революции выбрали меня солдаты старшим врачом, хотя я командовал тогда батальоном. А произошло это оттого что старший врач полка как-то скуповато давал солдатам отпуска по болезни. Я показался им сговорчивей.
Я
А вот сухонькая таблица моих событий:
арестован — 6 раз,
к смерти приговорен — 1 раз,
ранен — 3 раза,
самоубийством кончал — 2 раза,
били меня — 3 раза.
Все это происходило не из авантюризма, а «просто так» — не везло.
Нынче же я заработал себе порок сердца и потому-то, наверное, стал писателем. Иначе — я был бы еще летчиком.
Вот и все.
Да, чуть не забыл: книгу я написал. Рассказы — «Разнотык» (не напечатал; может быть напечатаю часть). Другая книга моя — «Рассказы Назара Ильича, господина Синебрюхова» — в продаже. Продается она, я думаю, в Пищевом Тресте, ибо в окнах книжных лавок я ее не видел.
А разошлась эта книга в двух экземплярах. Одну книжку купила — добрый человек Зоя Гацкевич. Другую наверное — Могилянский. Для рецензии. Третью книжку хотел купить Губер, но раздумал.
Кончаю.
Из современных писателей могу читать только себя и Луначарского.
Из современных поэтов мне, дорогая редакция, больше всего нравятся Оленька Зив и Нельдихен.
А про Гучкова так и не знаю.
Я — поэт. Тут ничего не сделаешь.
Первое стихотворение, которое я выучил наизусть (а было мне тогда 6 лет), это пушкинский «Делибаш»:
Посмотрите, каковы: Делибаш уже на пике, А казак без головы.С той давней поры так и пошло через жизнь, чтобы одно было на пике, а другое без головы. Иначе немыслимо.
Если играл — то в солдаты, если дрался — то до крови. Научился читать — на горячие слова напал: Библия, Дмитрий Ростовский — особенно нравился последний. Потом я его по листочкам сжег — в корень рассердился. Библию люблю до сих пор. Ворую из нее темы — недавно написал поэму «Хам».
Ребенком был язва. Раз ушел от обиды под поезд бросаться, да в тот час по расписанью поездов не было. Учился, думал коммерсантом буду, а вышел гусар. Замелькали лошадьи спины, винтовки да казармы, а потом театр военных действий. Был актером и на этом театре. Исколесил всю Прибалтику. Писал в полку сатиры. Популярный стал человек. Сейчас у меня шпора с убитого немецкого улана лежит. Ржавая шпора, геройская. Летал с лошади три раза. Контужен раз, вместе с кобылой Крошкой. Участвовал в большой кавалерийской атаке у мызы Роденнойе, спасал броневой поезд, чуть не зарубил командира Батальона Смерти. Не любил эти батальоны.
После того гнул себя на разных работах: рубил дрова, плотничал, по всеобучу работал, играл «комических стариков» в некой труппе, защищал Петроград от Юденича. Сто часов дежурил
До сих пор не умер.
Сидел в Чека и с комиссарами разными ругался и буду ругаться, но знаю одно: та Россия, единственная, которая есть — она здесь. А остальных России, книжных, зарубежных, карманных знать не знаю и знать не хочу. Эту здесь люблю сильно и стоять — за нее готов.
Закваска у меня — анархистская, и за нее меня когда-нибудь повесят. Пока не повесили — пишу стихи.
Искал людей по себе — нашел: Серапионы. Народ по моей душе, чтобы одно на пике, другое без головы — иначе жить не стоит.
Любил в своей жизни нескладно и неудачно. Скоро снова женюсь Дрался много — и в детстве и потом. Писал еще больше.
Буржуем никогда не был. Недвижимость имею: в 9-й типографии лежит моя книга «Орда» — крепко лежит, как памятник.
Дед у меня латыш, отец — Тульской губернии, а в стихах моих Осинский (см. московскую «Правду») нашел английское влияние. Несомненно, это во мне нечто от Интернационала. Родился в 1896 году, когда помру — не знаю. Одна поэтесса предсказала по моей ладони, что меня закопают в землю живым. Не верю.
— Да кто же ты есть?
— Что-с, — отвечал старичок, примаргивая одним глазом.
— Што-с, — повторил в ужасе Лугин.
Скучаю. Родился 20 лет тому назад к ужасу родителей и собственному неудовольствию. Первые 12 лет прожил в полном спокойствии, отличаясь некоторой пугливостью. Остальные же 8 лет в полном беспокойствии, отягощенный чрезвычайными событиями, о которых ниже.
Наружность, которой я всегда отличался, имею самую огненную и любвеобильную. Несколько портит чрезмерная растительность на лице.
Теперь о творчестве. Писал стихи с 12 лет, имевшие чрезвычайный успех у лиц иного пола. Теперь же стихов не пишу по причине полной к таковым неспособности. Два года тому назад стал писать рассказы, о которых, кто хочет, пусть ищет в энциклопедии. Кавериных было много, и среди них всегда были писатели. Многие, как я, писали рассказы. Серапионовы братья имели и ныне имеют на меня влияние значительное. О моих убеждениях также ниже. Из русских писателей больше всего люблю Гофмана и Стивенсона. Никто меня не знает и не понимает. Жить люблю и живу с удовольствием. Прощайте.
P. S. Другие ребята пишут, что нужно.
Когда я была маленькой, я всегда думала, что кроме гимназии и университета существует еще школа, в которой учат разным необходимым для жизни премудростям, известным только взрослым людям. Как брать билет на вокзале, как нанимать носильщика, договариваться с извозчиком, как торговаться в лавке, как просить извинения за шалости и как отвечать на вопросы: кого ты любишь больше, папу или маму?