Судебные речи известных русских юристов
Шрифт:
Сомнительность долга и его более чем сомнительная нравственная подкладка -- ясны.
Посмотрите теперь, что же действительно сделали крестьяне деревни Люторич в борьбе с неправдой.
Первый день преступления -- 22 апреля.
Сходу объявлено о взыскании. Сход говорит, что долга нет и потому к описи допускать не следует. Никакого сопротивления не сделано. Пристав уехал по заявлению Фишера. Тут, очевидно, преступления нет.
Частное лицо, получившее повестку о неправильном взыскании, имеет право думать само собой о незаконности иска и
Деревенская община -- юридическое лицо. Она думает на сходке, и, по условиям юридического лица, она иначе не может думать, как вслух и речами. Сильные голоса того и другого на сходке, это -- рельефные мысли думающей юридической личности; здесь пользование своим правом, здесь нет преступления.
Если же 22 апреля не было преступления, а было полное законное пользование своими правами, была сходка крестьянского мира, обсуждавшего свои дела, то те или другие мнения, высказанные здесь, те или другие громче и внятнее выраженные мысли не могли сделаться преступными оттого только, что за 22 апреля последовали майские дни.
Суду вашему подлежат только эти последние, к изучению которых мы и переходим.
3 мая, по заявлению Фишера, прибыл вновь к описи имущества судебный пристав. Но он был уже не один. Его сопровождала полиция в количестве, внушающем уважение. Исправник, становой шли рядом, человек двадцать десятских, человек, десять урядников,-- словом сказать, тут были представители полиции старой и новейшей формации.
Но мужики не вышли к ним навстречу. Где они? Всем миром, за исключением старых да малых, они до свету ушли в сельцо Бобрики, к графу, просить его о милости, о неразорении.
Детски наивные, простоватые, они надеялись слезами умилостивить взыскателя.
Напрасное мечтание!
Им обещана одна милость: им сказано, что благодаря своему положению и влиянию, к ним пришлют подарок... в тысячу солдат"
И сдержано было джентльменское слово: не долго, всего два дня прошло, как деревня Люторичи дождалась барского пожалования!
Пока на пороге графского дома люторовцы ждали, когда примет их барин, к судебному приставу вышли одни бабы, да старые и малые мужики, оставшиеся в деревне.
Начались просьбы -- понятно о чем: они просили подождать, пока придут Сами мужья и братья, придут с милостью да с барским ласковым словом.
На просьбы их нет ответа: пристав идет без хозяев в дома начать опись.
Вдали показался скачущий всадник,-- то посол от крестьян; прислали его сказать, что надо подождать с описью, пока они придут, а они сами -- замешкались: барин еще спит и не выходит к ним выслушать их просьбу...
Тщетно, пристав идет делать свое дело.
В толпе начинается шум: одни плачут, другие просят. Все сливается в музыку скорби и ропота.
Но пристав, по словам его, лично к себе не видел ни одного оскорбления, ни одной брани.
Если же среди шумящего люда и раздавались бранные слова, то не судите за это строго: бранное слово -- это междометие народного языка, без него не обходится не только
Ваше внимание должно остановиться на утверждаемом здесь факте оскорбления старшины.
Прошу вас припомнить, что старшина -- сельчанин той же деревни. Он одновременно и некоторая власть, а вместе и свой человек, родня, сосед обвиняемых. Как старшина, он мог принять за всех повестку, быть представителем юридического лица -- деревни. В его показаниях есть места, из которых видно, что он, и никто, кроме него, повинен в том, что повестка о вызове в суд была принята, а крестьяне не знали ни о суде, ни о решении. Он один настаивал на том, что крестьяне должны; но вместе с тем в его доме, в ожидании возврата крестьян из села Бобрик, не в меру другим, опись не производилась.
Немудрено, что крестьяне смотрели на него, как на ренегата, продавшего и разорившего их, и боялись, что своими, в качестве представителя деревни, действиями он свяжет их и здесь, опять приняв повестку, сделает для них обязательными и непоправимыми все действия пристава.
Крестьяне мешали ему быть их представителем, когда они сами хотят вступить в спор со взыскателем. Вот смысл удерживания, хватания его за руки и т. п.
Обвинение было направлено к тому, чтобы признать старшину властью, совместно с приставом приводившей в исполнение судебное решение и в этой должности получившей оскорбление.
Я допрашивал, были ли приглашены старшина и староста приставом и исправником? Ответы даны отрицательные и уклончивые. Если же старшина или староста явились не по призыву, а случайно, по своей воле, и на них не было возложено никакой доли в исполнение решения, то вопрос меняется.
Представьте себе, что пристав суда взял с собой для исполнения решения десять курьеров. Оскорбление одного из них во время исполнения решения -- преступное сопротивление.
Но если он взял девять, а десятый, мимо проходя, увидел товарищей, зашел самовольно, вступил в дело, начал хозяйничать и был бы оскорблен -- здесь сопротивлению места нет: он не орудие исполнения, он не связан с приставом путем призыва или распоряжения в одно целое, в организм власти, приводящей решение в исполнение.
А старшина был в такой роли -- случайно находившегося на месте человека, а не власти. Крестьяне, не знавшие ни пристава, ни полиции, боялись одного,-- что старшина продаст их, и не пускали его представлять деревню.
Замечательно, что и 5 мая, когда вошли войска, ни войско, ни пристав, ни полиция оскорблены не были, но крестьяне держали за руки кандидата на сельского старосту -- одного из подсудимых, прося его не быть представителем деревни.
Мне могут возразить, что старшина и староста и без приглашения судебного пристава имели официальное значение при приведении решения в исполнение, что они были нужны для указания имущества должников и решения вопроса о том, не скрыто ли что-нибудь.