Судья (Адвокат-2)
Шрифт:
В этом состоянии его и застала вернувшаяся Катерина. Сняв шубку и повесив ее на вешалку, она устало опустилась на диванчик в прихожей, вытянув ноги.
— Ну, как поживает раненый? — успела спросить она. Сергей не по-человечески заурчал, разом содрал с нее сапоги, расшвыряв их по прихожей, и потащил Катю в спальню, на ходу задирая юбку.
Катерина сначала не поняла ничего, растерялась, заохала, даже поупиралась было немного, но потом засмеялась низким грудным смехом, быстро перешедшим в так возбуждавшее Челищева постанывание, и позволила его рукам делать с ее телом все, что эти руки хотели. А Сергей, затащив Катю на кровать, неосознанно повторил сцену, увиденную им на видеокассете, только фаты на Катерине
— Похоже, ты и впрямь выздоравливаешь! Пора тебя на работу выпускать, а то ты меня нетрудоспособной сделаешь…
Челищев, пряча глаза, помог Катерине — подобрал раскиданные по прихожей мягкие зимние сапоги. У правого сапога каблук был свернут на сторону, и Сергей с виноватым видом показал его Кате. Она развеселилась еще больше и начала буквально покатываться от хохота:
— Ой, не могу! Оставил бедную девушку без обуви. Придется теперь, ой, мамочка… «по морозцу босиком». — И она повалилась на кровать, держа в одной руке сапог, а другой вытирая выступившие слезы. Челищев угрюмо смотрел на нее, не понимая причины веселья. Вдруг Катя повернула каблук, он щелкнул и встал на место. Вид у Сергея был довольно глупый, и Катерина опять рассмеялась:
— Это особые сапоги, рабочие, с секретом. Мало ли что в нашей жизни случиться может… Смотри, я — раз! — каблучок поворачиваю, потом пластинку сдвигаю, а там тайничок. Можно деньги спрятать, еще кое-какую мелочь. Только открывать часто нельзя, а то пружина разболтается… Сергей внимательно смотрел на «хитрые» сапожки и о чем-то напряженно думал.
— Ты что невеселый такой, Сережа? — спросила Катя. — Правду, видно, сказал то ли Платон, то ли Аристотель: «Всякая тварь после совокупления грустна бывает…»
Челищев неопределенно пожал плечами.
— А у меня, между прочим, хорошие новости: пришли деньги за алюминий, и Виктор Палыч звонил, интересовался твоим здоровьем, спрашивал, можешь ли ты завтра к нему в Комарово приехать — у него там дача, он решил передохнуть пару дней. Он хочет, помимо того, чтобы долю твою в торжественной обстановке вручить, еще о каких-то делах переговорить. Говорит, что появились новости по твоей проблеме.
— По какой проблеме? — насторожился Сергей.
— Как по какой? — удивилась Катя — По нападению на тебя… А у тебя что, еще какие-то проблемы появились?
— Да нет, — вымученно улыбнулся Сергей. — Я просто еще не очень быстро включаюсь,
— Ну, кое-что у тебя включается очень даже быстро, — Катя снова засмеялась и взъерошила Сергею волосы.
Они ужинали вдвоем, по-семейному, и не торопились встать из-за стола, попивая легкое мозельское вино. Катя немного захмелела и вдруг начала рассказывать Челищеву те страницы из своей жизни, которые помог ей написать Вадим Гончаров. Она рассказывала об известных людях — актерах, режиссерах, художниках, журналистах, писателях, эстрадных звездах и политиках. Катя была хорошей рассказчицей, и слушать ее было захватывающе интересно, потому что то, что она рассказывала, невозможно было прочитать ни в одной газете, даже самой бульварной. Челищева особенно поразила история одной известной журналистки и телеведущей. Она всегда ему очень нравилась: у нее были интересные, необычные передачи, в глазах пряталось живое лукавство, и вообще внешне она немного напоминала Катерину… Оказывается, эта тележурналистка уже много лет была любовницей старого «лаврушника» — вора с Кавказа Михо-Немого, «державшего» Сытный рынок. Заметив, какую реакцию вызвала у Сергея эта история. Катя с чисто женским злорадством тут же рассказала, как одна очень нравящаяся Челищеву певица плясала на столе, задрав юбку, под которой ничего не было, перед двумя серьезными дельцами за гонорар в виде соболиной шубки…
— Не может
— Сама видела! — отрезала Катерина и снисходительно посмотрела на Челищева. — Эх, Сереженька, ты все думаешь, что они — святые? Господь с тобой, приличные личики им с трудом средства массовой информации рисуют, журналисты проплаченные… А настоящих святых мало… Сергей закурил и вдруг неожиданно сказал:
— А я тоже знаю одного известного журналиста — Андрея Серегина, слышала про такого?
— Это который про бандитов все пишет?… Слышала, конечно, читала даже… А откуда ты его знаешь? Он появился-то вроде недавно, никто даже толком не знает, кто он такой и откуда… Сергей засмеялся:
— Мы с Андрюхой в одной сборной были, в университетской… Ты, мне кажется, слышала давным-давно про него от меня или даже видела — он заходил иногда к нам на юрфак. Только тогда его еще Обнорским звали, он на восточном факультете учился, на арабском отделении. Потом его забрали в какое-то управление Генштаба или еще куда-то. Ну, ты же знаешь этих восточников, в их «колледже» всегда много было разных тайн мадридских, и ребятишки там непростые учились…
Катя внимательно слушала Челищева, будто запоминала или прикидывала что-то в уме:
— Обнорский, значит… Очень интересно. Палыч, кстати, спрашивал как-то раз про него… Сергей осекся, будто на стену с разбега налетел.
— Катя… При чем здесь Палыч? Андрюху не трогайте, он — хороший парень.
Катерина усмехнулась и пригубила вина из своего бокала:
— Конечно, хороший, кто же спорит… Он много сил приложил, чтобы про Олега с ребятами все как про гангстеров-душегубов думали… А судьи у нас, между прочим, тоже грамотные, газеты читают… И если про кого-то написали, что он просто ужас какой жуткий бандит, то знаешь, как потом тяжело вопросы решить, чтобы его из тюрьмы вытащить? Даже если на нем на самом деле ничего реального нет… И потом, с чего ты решил, что твоему хорошему парню Серегину кто-то будет что-то плохое делать? Ты же сам читал его статьи, видел, сколько он всякой ерунды пишет. Кое-что, конечно, правда, но есть вещи, которые вообще ни в какие ворота не лезут… Может быть, он сам был бы рад, если бы ему что-то объяснили, подсказали… Челищев покачал головой и очень твердо сказал:
— Нет! Не трогайте его, я помню Андрюхин характер… Он сам должен до всего дойти, а давить на него бесполезно: он в таких случаях просто бешеным становится… Может быть, я сам с ним потом когда-нибудь поговорю, а сейчас — забудь о нем, обещай мне. Катя!
Катерина раздраженно пожала плечами, но все-таки кивнула, правда, неохотно и как-то неубедительно:
— Ну хорошо, хорошо… У нас что, других тем для разговора нет? Полчаса уже про этого твоего Серегина слышу…
У обоих испортилось настроение, как будто каждый открыл в другом незнакомую и не очень приятную черту характера. Катя попыталась исправить вечер чисто женскими способами чуть позже — в спальне, но секс получился каким-то вялым; то ли слаб еще все-таки был Челищев, то ли думал о чем-то невеселом, но распалился он только в самом конце, когда она уже просто физически устала его «зажигать»…
Что-то настораживало Катю в поведении Сергея после его возвращения из запойного загула. По-кошачьи, нутром, она чуяла, что тот Сережа, с которым она легла в постель в первую их ночь, и нынешний — два разных человека, но понять причины этого не могла, ответ не формулировался. Челищев словно блокировал, экранировал все ее попытки проникнуть в его душу. Это бесило Катю — женщину красивую, умную, властную и уверенную в себе. Бесило и заставляло постоянно думать о Сергее… Да она о Вадиме столько не думала никогда, и об Олеге, наконец! По крайней мере ей так казалось. Ах, Пушкин, Пушкин, неоцененный современниками гениальный диагност женской души: «Чем меньше женщину мы любим…»