Судья Семен Бузыкин
Шрифт:
Исполнив утренний урок, Илья Антонович едет домой завтракать. Позавтракав, опять берет в руки плеть, садится на лошадь и направляется наблюдать за ходом работ. И весь день в полях, на скотных дворах гремит зычный командирский голос председателя.
Когда Голову вызывают в район драить и перевоспитывать, что случается частенько, он стойко выдерживает головомойку, а потом, приняв удивленный вид, наивно спрашивает:
– А зачем такой длинный разговор, зачем эти громкие слова? Не нравлюсь? Плохой я председатель? Так снимите!
И как бы ни было районное начальство добродушно – снисходительно настроено по отношению к Голове, мало – помалу над буйной
как-то в канун ноябрьских праздников Голова на общем собрании внес предложение, текст которого дословно взят из протокола:
«Торжественно всем колхозом отметить день Великой Октябрьской социалистической революции. Для этого:
а) из кладовой колхоза выделить на самогон десять пудов ржи;
б) забить на мясо яловую корову Буренку;
в) праздничное гулянье провести в помещении избы – читальни культурно, без всяких скандалов и безобразий;
г) просить гармониста Василия Семипалова не напиваться и весь вечер играть на гармони;
д) ответственность за проведение вечера возложить на председателя колхоза Голову.
Принято единогласно».
Говорят, что постановление это было выполнено по всем пунктам: праздник был проведен; весело, организованно. Пьяных было мало, а сам председатель с Васькой Семипаловым только для приличия выпили по стопке самогона. Потом они уже после гулянья, на рассвете, утолили жажду у Ильи Антоновича дома.
Об этом я узнал слишком поздно, когда ко мне из прокуратуры поступило дело о привлечении Головы к уголовной ответственности за самогоноварение. «Ну, теперь ему крышка!» – подумал я и схватился за голову Что делать? Случай из ряда вон, и как раз в момент кампании по борьбе с самогоноварением. «Теперь ему крышка!» – подумал я, и сердце сжалось.
Я снял трубку и позвонил председателю райисполкома. Сергей Яковлевич тяжко вздохнул и сказал:
– Я тут – пас.
Сажать Илью Антоновича очень не хотелось, да и это было бы с моей стороны чудовищной неблагодарностью. А что делать?! О нашей дружбе известно всему району. Самоотвод – самый разумный и законный выход из этого положения. Кому тогда доверить разбор дела? Своим заместителям?… Авениру Темкину? Конечно, он бы с великой радостью согласился, только доверь, – провел бы суд с помпой и размотал бы Илье Антоновичу всю катушку. Ивану Михайловичу Иришину? Этот, по доброте душевной, осудит его на год лишения свободы – больше-то у него не поднимется рука написать, и тогда никакие жалобы и апелляции не помогут. Областной суд не глядя заштампует этот приговор. А год для Головы при его характере – вечность. Нервы его не выдержат, выкинет какой – нибудь фортель… Просить областной суд передать дело в соседний район? А что толку?! Самый умный и милейший судья не согласится на условное осуждение: приговор по протесту прокурора наверняка будет отменен за мягкость. Если же я сам буду слушать это дело и вынесу условное наказание… Трудную задачу задал мне друг – Илья Антонович Голова. Долго я над ней думал и наконец сказал сам себе: «Что будет, то будет. А дело разберу сам. Проведу процесс со всей строгостью закона, с заседателями, которые во всем идут судье наперекор».
Дня за три до суда ко мне в кабинет явился сам Голова. Глаза у него блестели, а из – под шапки выбивался кудрявый спутанный чуб. Он плюхнулся на диван, с хрустом потянулся.
– Ну что, судить будешь?
– Буду.
– Ну, ну, валяй, наяривай, – тоскливо улыбаясь, сказал Илья Антонович.
– Вон из кабинета! – строго приказал я. Он встал, сморщился, затряс головой:
– Спасибочка, Семен
Я смотрел в окно. Он шел от суда по дороге к чайной и вытирал шапкой лицо.
Спустя часа два он явился – трезвый, робкий, совершенно подавленный.
– Ходил… думал… А на сердце такая тяжесть, словно убил я человека А что я сделал? Честно выполнил волю народа, – с грустью пожаловался Илья Антонович. – Нет, ты скажи, неужели колхозник не имеет права на культурный отдых в свой праздник?
Я не стал ему отвечать. Да и что я мог ему сказать?! Он пристально посмотрел на меня и жалобно протянул:
– А, молчишь! Значит, я ни в чем не виноват. – Он тупо уставился в пол. Потом оторвал глаза от пола и испуганно посмотрел на меня: – Много могут дать?
Я сказал, что это дело суда и что готовиться надо к худшему.
Он дернулся и зябко поежился, словно бы ему было холодно, и заговорил, пытаясь придать голосу равнодушный тон:
– Наплевать на все! Дадут год, отсижу как – нибудь, потом получу паспорт и махну куда – нибудь в город, а то в Сибирь – белку промышлять. Не страшно. Голова нигде не пропадет!
– А если два? – спросил я.
– Все равно, – как эхо отозвался он.
Я объяснил Голове, что нужно срочно предпринять. В первую очередь не хныкать и немедленно ехать в город, искать адвоката. При нем я позвонил в областную прокуратуру, и мне назвали фамилию толкового защитника.
В день суда рано утром явился адвокат и до открытия судебного заседания успел познакомиться с делом. Впрочем, дело было простое, ясное и не вызывало никаких сомнений. Адвокат разочаровался и сказал, что ему здесь делать нечего.
Когда мы вошли в зал судебного заседания, он был полон. Еще бы! Кого судят-то? Знаменитого Илью Голову. Он стоял, вытянувшись по стойке «смирно», в начищенных до солнечного блеска сапогах, в синих диагоналевых галифе и в новой зеленой гимнастерке, подпоясанной широким офицерским ремнем. На гимнастерку он нацепил все свои регалии, а сбоку повесил полевую сумку. Я взглянул на Илью Антоновича и подавил улыбку. Он сделал все, чтобы выглядеть солидно и внушительно.
Меня беспокоил вопрос о составе суда. В последнюю минуту прокурор может заявить мне отвод. И это не только законно, но и обоснованно. Но я уповал на строптивость своих заседателей, которые из чувства противоречия возьмут да и отклонят ходатайство прокурора. К счастью, до этого не дошло. Когда я спросил прокурора, доверяет ли он слушать дело этому составу судей, он сразу же ответил, что не возражает. Хуже было с подсудимым. Илья Антонович никак не мог понять, что значит возражать против состава суда, да и вообще – может ли он здесь против чего – либо возражать. А когда наконец дошел до него смысл слов, он очень удивился и дал мне понять, что кому же еще, как не мне, может он доверить свое печальное дело.
Я машинально вел процесс и плохо слушал, что говорилось. Я думал об одном – как вести себя с заседателями. Если я буду настаивать на условном осуждении, они восстанут против меня и будут требовать подсудимому самого строгого наказания. Если же вести себя так, чтобы они потребовали условного осуждения, тогда областной суд отменит наш приговор. Там не очень любят, когда приходят дела с условным осуждением. Областные судьи скорее сами применят условное наказание, чем позволят это нам. Они считают себя выше нас по крайней мере на три головы, а умнее – на все четыре. Перед ними не сидит человек, у которого глаза ошалели и с носа каплет пот. А у моего подсудимого пот тек даже из ушей.