Суета сует. Бегство из Вампирского Узла

Сомтоу С. П.

— Тимми...

— Пи-Джей, пожалуйста...

— Вот поэтому мне и не хочется ехать с тобой в турне. Я не готов бросить все ради того, чтобы присматривать за ребенком.

— Присматривать за ребенком! Пи-Джей, а я помню, как ты был ребенком... этаким замызганным деревенщиной. Наполовину ирландец, наполовину индеец из завалящего городишки в Айдахо. Господи, как я тебя напугал тогда. А теперь ты меня не боишься, да? Теперь у тебя уже нет ощущения, что я вдруг налечу на тебя ночным ветром, обнажу свои клыки и выпью тебя до последней капли крови? Ну да.

Теперь я для тебя — просто еще один паршивый пацан с задворков шоу-бизнеса.

— Нет, Тимми, нет. У тебя по-прежнему есть клыки.

Тимми рассмеялся.

— Хочешь знать, как себя чувствует Пиноккио, который стал настоящим мальчиком после двух тысяч лет беспросветной тоски по несбыточному? Он себя чувствует крайне паршиво. Я бы даже сказал, хреново.

Про себя Пи-Джей отметил, что хотя Тимми и пытается избавляться от этой изысканно-утонченной манерности в речи и поведении, что всегда выделяла его среди смертных, у него пока не особенно получается. Ему еще предстоит потрудиться, чтобы обрести себя как человека. Со временем это придет; но от привычек, сложившихся за две тысячи лет, не избавишься в одночасье. Пи-Джей вдруг подумал, что, может, и вправду поехать с Тимми? В конце концов, все, кто знал Тимми до его обращения в человека, давно мертвы: жертвы самого Тимми, прямо или косвенно, так или иначе...

— Почему это так трудно: быть настоящим? — спросил его Тимми. — Почему это так сложно: что-то почувствовать? Прикоснись ко мне, Пи-Джей.

Пи-Джей сделал вид, что не слышал.

— Да ладно тебе. Я же не прошу тебя грязно меня домогаться. — Они посмотрели друг другу в глаза, а потом Пи-Джей встал и положил руку Тимми на плечо. — Я ничего не чувствую, ничего, — сказал Тимми. — А что чувствует человек, когда к нему прикасаются: тепло, покалывание... что?

— Ладно, Тимми, — сказал Пи-Джей, — езжай домой. Ложись спать.

— Да я и так как будто все время сплю.

— Это ты раньше спал, а теперь проснулся.

— Может быть, спал. Но не видел снов. Хотя нет, не спал. Я просто был мертвым.

— Слушай, тебя уже не поймешь. Давай, у тебя был тяжелый день.

— Да...

Наплыв: улицы

Она стояла у края дороги — девочка, одетая во все белое, — у стены, густо исписанной граффити.

— Останови, — сказал Тимми. За рулем был Руди Лидик, его верный Руди, который выжил в Освенциме и потом — в огненной катастрофе Узла и сохранил состояние Валентайна за те десять лет, пока Тимми был в заточении, пойманный в зеркале заклинанием ведьмы; тощий, мертвенно-бледный, иссохший старик.

— Да, мастер Тимоти, — сказал Руди.

Пи-Джей взглянул на девочку. В ней было что-то такое, что напомнило ему картины Лорана. Она была как привидение, омытое лунным светом. Огромные пустые глаза. Неестественно белая кожа, как у зомби из фильма «ужасов».

— Тимми, не надо, — сказал Пи-Джей. — Останавливаться не надо. Ты уже ничего с ней не сделаешь. Ну, то есть... как раньше.

Тимми блеванул прямо на белую обивку сиденья. По телевизору крутили клип Мадонны «Like a Prayer» — в рамках двадцатичетырехчасового марафона ретроспективы ее клипов на MTV.

— Я же говорил, что не надо тебе

столько пить, — сказал Пи-Джей. — Ты уже не сверхъестественное существо.

— Твою мать, — печально проговорил Тимми.

— Поезжай, Руди, — сказал Пи-Джей.

— Нет! — оборвал его Тимми. — Эта девочка... в ней что-то есть...

Ее лицо прижималось к стеклу лимузина. Она улыбалась. Сколько ей лет, подумал Пи-Джей. Двенадцать, тринадцать? Одна на улице. В три часа ночи?

Девочка постучала в окно.

— Поехали, Руди, — повторил Пи-Джей, доставая из бара пачку салфеток, чтобы вытереть все это безобразие. Слава богу, лимузин был забит под завязку. Полный бар, лед, нож для колки льда, щипцы для льда, телевизор, бокалы для коктейлей, куча всякого пойла. Ну и салфетки, конечно. Целая упаковка салфеток.

— Залезай, — сказал Тимми, обращаясь к девочке.

— Рули отсюда ко всем чертям, Руди!

Но Руди, конечно, не слушал Пи-Джея.

Она оказалась внутри.

Не открыв двери. Не разбив стекла. Пи-Джей нервно вжался в сиденье. Засунул руку в карман джинсов. Он всегда носил с собой серебряный доллар, счастливый кусочек металла. Иногда серебро работало, иногда — нет. Прежние «правила поведения для вампиров» теперь не действуют, потому что они, как и само бытие вампиров, определяются нашей верой. А кто сейчас верит в вампиров?

— Не знал, что в Лос-Анджелесе еще кто-то остался, — тихо проговорил Тимми. — Кто-то из вас.

— Я бездомная, — сказала девочка, — я хочу кушать.

Но в ней действительно было что-то такое... В воздухе разлился безошибочный запах разложения.

— Руди, включи кондиционер, — сказал Тимми. Почему он не боится? — подумал Пи-Джей. Неужели он не понимает, что теперь он так же уязвим, как и любой смертный, что теперь он не сможет исчезнуть, растворившись в тенях, — превратиться в черную кошку и ускользнуть в черную ночь?

— Хочу кушать! — настойчиво повторила девочка. У нее были впалые щеки, ввалившиеся глаза, и она была мертвая. Мертвей не бывает. Год назад в городе было много вампиров. Это было, когда Терри Гиш восстал из мертвых, и Пи-Джею пришлось убить своего лучшего друга: раз, еще раз и еще раз — уже навсегда. Неужели кто-то из них уцелел? Или это уже «новое поколение»?

— Кто тебя обратил? — спросил девочку Тимми. — Давно ты охотишься?

Двигатель лимузина продолжал работать, но машина пока что стояла на месте. Свет неоновых вывесок бульвара Вентура отражался в зеркале заднего вида, отсвечивая мерцающими узорами на бледном личике девочки, играя яркими красками на белой коже: бирюзой, серебром, ярко-красным и алым.

— Я не знаю, — сказала девочка. — Просто я очень голодная. Очень.

— У тебя есть имя? — Тимми весь подобрался; трудно было поверить, что еще минуту назад он блевал на сиденье и вообще был еле жив.

— Кристель, — ответила девочка. Она старательно прятала взгляд, стараясь не встречаться ни с кем глазами. — Со мной что-то произошло. Я не знаю когда. Я заснула. По дороге в приют. Пару дней назад. Или, может быть, в прошлом году. Я не знаю. Я больше не чувствую времени; но теперь я все время голодная.