Сугубо доверительно [Посол в Вашингтоне при шести президентах США (1962-1986 гг.)]
Шрифт:
Кстати, когда советское руководство стало часто и детально обращаться к президенту по берлинским делам и все откровеннее связывать их со встречей в верхах, президент стал „заводиться", ибо считал, что вопрос — в том, что его касается, — в принципе им уже решен, а повторные обращения лишь подчеркивали в его глазах отсутствие у Москвы веры в его слово, в его обещание закончить конкретным соглашением берлинские переговоры.
Особенностью Никсона, по словам Киссинджера, являлась (хорошо или плохо — другой вопрос) любовь к масштабности и к глобальности, а также готовность лично принимать крупные ответственные решения без вовлечения в это широкого круга лиц. Если президент
Президент хотел бы вести дела с советским руководством в таком же духе. Но пока это не получалось В прошлом Никсон обращался несколько раз в Москву, предлагая обсудить в „крупном плане" положение на Ближнем Востоке. Ту же попытку делал президент и в отношении Вьетнама, чтобы совместно нащупать контуры решения, которые были бы приемлемы союзнику СССР — ДРВ. Однако по обоим этим вопросам так и не состоялся крупный разговор.
Каждый раз дело сводилось к долгим паузам в диалоге или к деталям, тактическим разговорам, которые, может быть, и были важны, но не определяли общий курс.
Киссинджер заметил, что он пытался несколько раз вести такого рода масштабный разговор с Громыко, но последний явно не хотел этого делать.
Надо сказать, что Никсон и Киссинджер не понимали механизма принятия политических решений в Москве. По существу, ни Громыко, ни даже один Брежнев не могли принимать таких решений без согласия или одобрения Политбюро, которое оформлялось секретным протоколом. Поэтому-то Громыко и уходил от „вольного разговора" по советско-американским делам не от незнания или нежелания, а в силу отсутствия соответствующих полномочий. Без этого осторожный Громыко не хотел вступать на политически зыбкую почву импровизаций в беседах, что часто делал Киссинджер.
В этом отношении я как посол имел гораздо большую свободу в ведении бесед, оговариваясь лишь в необходимых случаях, что высказываю свою точку зрения. Это позволяло вести также неофициальный зондаж определенных вопросов.
Такие „свободные беседы", которые любил проводить и Киссинджер, позволяли нам искать возможные развязки и компромиссы. В результате и у него, и у меня рождались идеи, которые каждый из нас мог вносить на рассмотрение Политбюро или президента Никсона. Мои сообщения о таких беседах помогали и Громыко входить в Политбюро с новыми и свежими предложениями. Надо сказать, что в вопросах разоружения он был основным двигателем с нашей стороны, хотя и все эти переговоры он вел не торопясь, упорно, подчас догматично, считаясь с общим консервативным настроением в Кремле.
В начале августа 1971 года Киссинджер обратился ко мне по одному „деликатному делу": Громыко в беседе с послом Бимом в Москве несколько нарочито коснулся вопроса о личном внимании Брежнева к советско-американским отношениям и некоторых его оценок этих отношений. Чувствовалось, что Громыко придавал этому своему сообщению определенное значение. Обратил внимание на этот факт и президент Никсон, который понял, что ему следует вести переписку лично с Брежневым (а не с Косыгиным). Я подтвердил, „кто есть кто" в Политбюро.
Роджерс подготовил ответные соображения госдепартамента для беседы Бима с Громыко в виде
Ясно, что Киссинджер, с ведома Никсона, продолжал вести линию на „отсечение" Роджерса и госдепартамента от наиболее важных дел с нами. Это вызывало скрытое раздражение у Громыко, так как при этом снижалась его собственная роль: он сам не мог говорить с послом Бимом по всему диапазону наших отношений, будучи связанным в выборе темы конфиденциальным каналом, а по существу, Киссинджером.
Брежнев соглашается на встречу. Новые договоренности
Обращение Никсона, впервые адресованное непосредственно Брежневу, вызвало быструю реакцию: 10 августа я получил конкретные указания для беседы с Киссинджером.
Я сообщил ему, что с учетом пожеланий президента его визит в Москву мог бы состояться в мае-июне 1972 года (конкретная дата будет уточнена в ближайшие дни). Что касается переданных через Киссинджера высказываний президента Никсона о советско-американских отношениях в свете его решения совершить поездку в Пекин, то в Москве исходят из того, что президенту хорошо известно то значение, которое советское руководство придает советско-американским отношениям с учетом реального положения наших стран в мире. Обычную нормализацию отношений между США и Китаем можно было бы только приветствовать. Главное здесь в том, на какой основе будут складываться отношения между США и КНР и куда все это поведет. Ответ на этот вопрос, естественно, будет зависеть от того, чем руководствуется президент, предпринимая этот шаг.
События стали набирать темп. На другой день при моей новой встрече с Киссинджером была завершена договоренность руководства обеих стран о подписании 30 сентября на уровне министров (Громыко и Роджерс) в Вашингтоне Соглашения о мерах по уменьшению опасности возникновения ядерной войны между СССР и США.
17 августа Киссинджер передал предложение Никсона закрепить дату встречи на высшем уровне -22 мая 1972 года. После согласования всех вопросов, связанных с объявлением этой даты, президент предлагал Киссинджеру и мне начать в строго конфиденциальном порядке предварительную подготовку вопросов для обсуждения на встрече руководителей обеих стран.
Госсекретарю Роджерсу, сказал Киссинджер, президент сообщит о достигнутой договоренности после отдыха в Калифорнии, т. е. 7 сентября (беспрецедентная практика, когда госсекретаря держали в неведении по важнейшим вопросам).
Киссинджер сообщил далее, что он улетает вместе с Никсоном в Калифорнию. Условились, что контакт с ним я буду поддерживать в случае необходимости через правительственную связь в Белом доме.
Пока Никсон отдыхал в Калифорнии, была завершена подготовка к соглашению по Западному Берлину. На заключительных переговорах в Бонне произошла заминка, поскольку вмешался Роджерс, который не знал всех договоренностей по конфиденциальному каналу и „напутал". Никсону пришлось вызвать посла Раша к себе в Сан-Клементе и лично дать окончательные инструкции.