Сухарева башня
Шрифт:
– Раздавила! – простонала она, хватаясь за голову, закутанную в теплый шерстяной платок.
– Кого?
– Да не знаю я! – отчаянно вскрикнула вагоновожатая. – Баба какая-то… кажется… Что же теперь со мной будет? Как же я… ах…
Губы ее дрожали, в глазах стояли слезы.
– Клянусь тебе, я на нее не наезжала! Она сама повалилась на рельсы… я даже глазом моргнуть не успела!
– Что значит повалилась?
– Да то и значит! Упала, я тормозить… но она слишком близко была… Я же медленно ехала! И звонок все время давала! Как же… ах… за что…
Ужас и отчаяние боролись в ее лице, и пассажир понял, что его собеседница близка к истерике. Он насупился и поднялся с места.
– Вот что: теперь уже
Кажется, последние слова немного успокоили вагоновожатую, потому что она несколько раз кивнула, сказала: «Ага, я сейчас, я мигом» – и поспешила прочь. Ноги ее в валенках разъезжались.
Пассажир вылез из вагона, нагнулся, тотчас увидел темный след и кровь на колесах вперемешку с какими-то ошметками, буркнул себе под нос нечто невнятное и двинулся вдоль рельсов в обратном направлении. Через несколько шагов он нашел тело, вернее, то, что от него осталось. Да, это, конечно, была женщина, но ни возраста ее, ни каких-либо иных примет понять было невозможно. Пассажир повернул голову в одну сторону, в другую – оба края улицы падали в белую бездну, и не было ей конца.
– Эй! – закричал он, даже не зная, на что рассчитывает и на что надеется. – Женщина попала под трамвай! Кто-нибудь что-нибудь видел?
В одном месте туман потемнел, выплюнул согбенную человеческую фигуру. Древняя старушка бочком, бочком подобралась к жертве, поглядела на нее, охнула «Господи, Иисусе Христе», осенила себя крестом, отшатнулась от пассажира и сгинула бесследно. Через мгновение из тумана выскочила дворняжка и, подбежав к месту происшествия, попыталась слизнуть кровь. Пассажир собаку отогнал. Из тумана соткалась еще одна тень, надвинулась на него, оглушив вонью скверной махорки. По виду дворник. Да, точно дворник.
– Э-хе-хе… Эт, значить, улицу переходила – и под трамвай? Ну, что ж… Говорят, легкая смерть…
И от дворника не было толку – он ничего не видел, понятия не имел, кто угодил под трамвай, и хотел только перекинуться парой слов, язык почесать. Наконец вернулась вагоновожатая, за которой шагал, широко расставляя ноги, высокий серьезный милиционер.
– Она сама под трамвай бросилась, – втолковывала ему спутница. – Я, конечно, сразу же затормозила…
– Откуда вы знаете, что она бросилась?
– А как еще она бы оказалась под трамваем? Я весь свет включила, ехала на малой скорости, не отвлекалась ни на что… Да вот и пассажир подтвердит…
– Знакомый, что ли, пассажир?
– Нет, но на линии я его вижу часто. По работе ездит… Я его документ, – ударение на у, – уж изучила. Из угрозыска он…
Милиционер оглядел тщедушную фигуру пассажира и с сомнением протянул:
– Из угрозыска, значит?
– Даже не сомневайся, – пробурчал незнакомец, доставая удостоверение, по которому он действительно оказался помощником агента московского угрозыска. Зовут Иваном, фамилия Опалин, документ, судя по его виду, в полном порядке, а не выправлен задним числом, чтобы кататься в транспорте бесплатно.
– Это правда, что жертва сама бросилась под трамвай? – спросил милиционер, возвращая Опалину документ.
– Не знаю, – честно ответил Иван. – В таком тумане… – он не стал договаривать, а только передернул плечами.
– Да-а, туман, – протянул милиционер, почесывая щеку. – Или, допустим, поскользнуться могла… Ладно. В суде разберутся…
Вагоновожатая застонала.
– Три года трамвай вожу – и без происшествий! Никаких нареканий никогда не было… А вот сегодня… И что ей приспичило именно под мой трамвай свалиться! – закричала она с внезапной злобой. – Другие – вон! – на таксо раскатывают, и горя им нет…
Туман волнами наплывал на город. Милиционер, признав невозможность заполнять протокол снаружи, принял предложение
Глава 2
Одинокий переулок
Вагон прогрохотал по Госпитальному мосту и устремился к конечной остановке, носившей дивное название Синичкин пруд. Кроме названия, тут не наблюдалось ровным счетом ничего завлекательного. Это была окраина Москвы, так сказать, почти нетронутая двадцатым веком. При свете дня случайному прохожему могло даже показаться, что он находится в веке девятнадцатом, а местами из-под подкладки девятнадцатого выглядывал даже не предыдущий век, а вполне себе петровские времена. Деревянные дома перемежались с бараками, кое-где виднелись патриархального вида избушки с огородами. В сумерках тускло горели редкие фонари, освещая окружающую бедность, безнадежность, неизменность, и начинало казаться, что ничего никогда не было – ни двух революций, ни гражданской войны, ни грандиозных перемен, сотрясших общество сверху донизу. Да, так вот – только петровская грязь, силуэты ветхих строений и равнодушная гладь пруда.
И туман.
Человек, которого звали Опалиным, вышел на конечной. Здесь начиналась так называемая Синичкина слобода, где ютились рабочие железной дороги, пролегавшей неподалеку, крестьяне, которых еще не успел поглотить большой город, да всякие мутные личности. Именно из-за этих последних Иван уже который вечер приезжал сюда.
Путь его лежал в Одинокий переулок, расположенный где-то между прудом и железной дорогой, и хотя Опалин успел хорошо изучить маршрут, сегодня, сойдя с трамвая, он ощутил что-то вроде оторопи. Проклятый туман съел слободу, пруд, дома и деревья с налипшими на сучья султанами снега, и ночь поглотила то, что еще от них оставалось. Так как местность не была избалована обилием фонарей, ощущения одинокого путника были самые сюрреалистические. Четверо пассажиров, которые ехали с ним до конечной, уже удалились в другую сторону, переговариваясь в тумане преимущественно не включенными в словари выражениями. Трамвай погасил часть огней и стоял на путях едва светящейся тусклой клеткой. Подавив соблазн послать все к черту и вернуться, Иван вышел на тропинку, которая вела к пруду, и осторожно двинулся вперед. Руку он держал в кармане, на ручке браунинга, который всегда носил с собой. Воображение, заостренное к тому же непростой профессией, то и дело рисовало ему неприятные картины возможного столкновения с местными хулиганами, каким-нибудь ночным грабителем или, на худой конец, стаей одичавших собак. Он злился оттого, что приходилось двигаться почти на ощупь, и мысленно ругал себя, что не догадался выехать пораньше, чтобы сменить одного из товарищей, которые сидели в засаде в Одиноком переулке, поджидая банду Лариона Стрелка.
«Если бы я только успел на предыдущий трамвай…»
Но тут он подошел к хлипким мосткам, переброшенным через речку Синичку, и, изгнав из головы посторонние мысли, двинулся еще медленнее, свободной рукой держась за перила. Туман возле речки и пруда достигал прямо-таки подушечной густоты.
«Вот свалюсь тут где-нибудь, – подумал Опалин, обреченно сопя, – сломаю ногу, и кричи не кричи – до утра никто на помощь не придет. Или еще лучше: упаду в воду, и поминай как звали. Хотя нет, река же замерзла… Ну, проломлю лед и уйду под воду. В зимней одежде запросто пойду ко дну, камнем…»