Сухэ-Батор

Колесников Михаил Сергеевич

Отец проявлял живой интерес к успехам Сухэ. Незаметно он и сам выучил несколько букв и теперь мог даже ставить свою подпись. С шутливой гордостью он иногда говорил: «Мы учимся с сыном разговаривать письменно…»

Теперь юрта Дамдина стояла во дворе тюрьмы. И как бы ни был занят Сухэ, он не мог не видеть, что делается вокруг. Из ямыня сюда приводили людей в кандалах и с колодками на шее. Их загоняли в тесные темные камеры, где было сыро, как в заброшенном колодце. Иногда на заре заключенных ударами палок и прикладов выгоняли во двор. Оборванные, истощенные, они брели, позванивая кандалами, по направлению к Шархаду. Шархад — место казни… Сухэ всегда вздрагивал, когда произносили

это слово. Лихорадочно блестящими глазами смотрел он на ссутулившихся узников, отправляющихся в свой последний путь.

— За что их? — шепотом спрашивал он отца.

Дамдин низко наклонял голову и так же тихо отвечал:

— За правду…

Правда… Где она, правда?.. Ее искали все обездоленные и угнетенные. Но пока еще никто не нашел. А может быть, ее вообще не существует на свете? Может быть, ее выдумали сами люди, чтобы не так горько было жить? Все те несчастные, которых уводили на Шархад, были такие же бедняки, как Дамдин, Дава. Еще ни разу не уводили на расстрел ни одного князя, ни одного китайского чиновника, ни одного купца. Да эти никогда и не попадали в тюрьму, какие бы беззакония они ни творили. Правды не было. Томился в тюрьме защитник бедных Аюши, а князь Манибазар разгуливал на свободе, пил кумыс и ел вкусные курдюки. В то время как бедных били по пяткам бамбуковыми палками, рвали щипцами мясо до костей, богатые разъезжали на конях в серебряной сбруе.

— Все голодранцы — воры и разбойники, — говорил начальник тюрьмы. — Их и судить не следует. Нужно в кандалы, в кандалы, да кангу на шею.

Начальник тюрьмы был тучный и красный, как бычий пузырь, наполненный кровью.

— Почему бедные не прогонят богатых? — донимал отца Сухэ. — Почему они не набросятся на стражу и не перебьют всех? Ведь их больше. Их ведут на расстрел, а они покорно идут… Если бы меня вели на расстрел, я бы…

Дамдин снисходительно улыбался и ерошил волосы на голове сына.

— Меня опять сажают в тюрьму, — говорил он печально. — Снова двое сбежали. Сделали подкоп и удрали. За два года отсидел почти четыре месяца.

Да, случалось и такое. Упустив по недосмотру арестанта, Дамдин сам покорно садился в тюрьму.

И случалось это довольно часто, так как Дамдин, стремясь заработать хотя бы несколько мунгу сверх жалованья, иногда добровольно подменял других смотрителей. А побеги, как назло, совершались именно в то время, когда он нес службу за других.

— Кто из нас смотритель, кто арестант — трудно разобрать, — невесело шутил отец. — Наверное, бедняку так уж предначертано милостивыми бурханами: отсиживать в тюрьме. Видно, еще не выковали тот топор, который снесет голову богатеям и маньчжурам.

Как ни старался Дамдин заработать лишний грош, нужда не покидала его юрту. Старшие сыновья по-прежнему батрачили. Сухэ продолжал учиться. Но он не мог равнодушно смотреть, как голодает семья. Он не хотел быть обузой и, случалось, уезжал в степь в поисках заработка. Опять приходилось пасти чужие стада, наниматься погонщиком уртонных лошадей на тракте Урга — Кяхта. Учитель Жамьян сердился, когда способный шаби пропадал целыми месяцами, но стоило Сухэ вернуться, как Жамьян сразу же прощал эту отлучку. Оказывается, Сухэ там, в степи, успел выучить больше, чем самые способные ученики, которые ни на один день не прерывали занятий.

А дух сопротивления в стране нарастал.

В 1910 году зимой в Урге произошло столкновение между толпой аратов и отрядом маньчжурских солдат. Случилось это так. Ламы одного из монастырей купили у китайской фирмы доски и бревна. Но при расчете не поладили с купцом и избили его. Маньчжурские солдаты хотели арестовать нарушителей порядка. Тогда ламы

стали читать молитвы и взывать к богу. Собралась толпа. В солдат полетели камни. Наиболее ярые пустили в ход камышовые кнутовища. Солдат прижали к забору. Двоим все же удалось удрать. Вскоре к месту происшествия прибыл маньчжурский губернатор Сандо-ван. Он хотел утихомирить разбушевавшуюся толпу. Но появление амбаня еще больше разъярило аратов. Из всех маньчжуров в Монголии он был самым ненавистным. Его ненавидели даже князья, которые без разрешения Сандо-вана не имели права решить ни одного вопроса. Сандо считался гражданским чиновником. Два военных чиновника-джанджина хозяйничали со своими гарнизонами в Кобдо и Улясутае.

Увесистый камень пролетел над головой Сандо, другой угодил ему в поясницу. Губернатор ударил коня и скрылся в пыли, оставив солдат на расправу толпе. Монголы в тот раз разгромили несколько магазинов и складов.

Что случилось с покорными, незлобивыми монголами? Они больше не испытывали почтения к всесильным маньчжурам, сами искали повода для столкновений. С купцами разговаривали грубо, отказывались платить проценты и нередко поколачивали ростовщиков. Губернатор Сандо сидел в своей резиденции при закрытых ставнях, его охраняла целая сотня солдат.

Из-за границы ползли и ползли тревожные слухи… Особенно беспокоили губернатора вести из Китая. Их нельзя было скрыть, утаить. О них шумел весь мир. Даже Сухэ знал, что в Китае началась революция. В октябре 1911 года вспыхнуло восстание в Учане, перекинулось в Ханькоу и Ханьян, в Хунань, Цзюцзян, Наньчан, Шанхай, Ханьчжоу, Кантон. По сути, на юге революция уже победила. Северный Китай, правда, еще оставался под властью маньчжурской монархии, но Сандо догадывался, что дни ее сочтены. Все чаще произносилось имя Сунь Ят-сена. Организованная им политическая партия «Союзная лига» — «Тунмэнхой» — уже в 1906 году насчитывала почти десять тысяч членов. Сунь Ят-сен требовал уничтожения маньчжурской монархии, провозглашения республики и уравнения прав на землю. Между республиканским Югом и монархическим Севером началась гражданская война.

В России же задолго до этих событий уже обсуждался вопрос о принятии Внешней Монголии — Халхи под свой протекторат. Мысль о том, что именно Россия придет на помощь монголам в их борьбе с ненавистными маньчжурами, была не нова.

Недаром древний сказитель — улигерчи пел на базарной площади о новом пришествии Амурсаны. Амурсана был одним из первых, кто обратил свой взор к России, надеясь получить у нее поддержку.

Амурсана, последний хан Джунгарии в XVIII веке, поднял восстание за независимость своего ханства от маньчжуров, но был разбит. Тогда Амурсана с женой и сыном бежал в Россию, поклявшись вернуться и с помощью русских освободить Монголию.

Герой утонул при переправе через реку Катунь. Его жена скончалась позднее в Петербурге при дворе Елизаветы, а сын его жил во времена графа Потоцкого в Варшаве.

Но монголы не хотели верить в гибель борца за независимость. В народе почти двести лет продолжала жить твердая уверенность, что Амурсана сдержит свое обещание и вернется из России освободителем. Русский путешественник, побывавший в Халхе в 1882 году, был поражен упорством, с которым распространялись слухи о появлении перерожденца-хубилгана Амурсаны, готовящегося якобы освободить монгольский народ. На этом построил свою карьеру авантюрист Дамби-Жанцан, широко известный в Монголии под именем Джа-ламы. В 1890 году он появился в Кобдоском округе и стал призывать к свержению маньчжурского господства, выдавая себя за потомка и хубилгана Амурсаны. Брожение охватило целый аймак и перекинулось в другие аймаки.