Сухуми: зеркало воспоминаний

Майя Сохумели

Но в этот день раскаленный от солнца пляж из камней не дал ребенку пробежаться и исполнить свою мечту. Почти дошедший до места дед увидел, как ребенок спокойно возвращается обратно, пиная ногой бутылку.

– Что, не в этот раз? – спросил дед.

– Там штиль, и камни горят, – ответил Рауль.

– Ну ничего, может, тебе футболистом стать великим? – пошутил дед.

– Я стану великим, как Хвича, еще величественнее, – сказал мальчик.

– Глупости, ерунду не говори, – отдернул его дед.

Рауль ничего не ответил на это. Он будто знал, что все, чему суждено – сбудется. И никогда ни за что не ругался и не переживал. Они шли спокойно,

что-то говорили. Из частного дома выглянула молодая женщина с дочкой – они собирались на базар.

– Добрый день, батоно Мераби, – сказала женщина, посмотрев на деда.

– Добрый день, Эка, как там Осик? – спросил Мераб.

– Все хорошо, спасибо. Заходите к нам, – сказала Эка.

Но Мераби и Рауль понимали, что на улице печет солнце, до их дома бежать они уже не смогут, а идти таким прогулочным шагом было жарковато. По дороге не было ни одного ларька, чтобы купить выпить. И тогда они зашли в дом к греку, у которого жена была грузинка. Он сам был родом из Сухуми, но родня жены перевезла его в Очамчиру. Мераби и Рауль стояли у калитки и звали Коста.

– Коста, – кричал Мераби.

– Пиндос, дай воды напиться, если человек, – крикнул Рауль.

– Это что за слова еще? – возмутился Мераби. Мераби был совершенно стар и мудр, в своей жизни он не нажил много богатств, но нажил много литературных трудов. Он писал книги и в Очамчире был очень уважаемым человеком. Поэтому в его семье все всегда говорили грамотно, порой литературно изъясняясь.

Как бы забавно ни было, но именно на слова Рауля и отозвался Коста. Он завел мужчин в дом, налил им воды, а через десять минут уже был накрыт стол и налито вино. Тогда Мераби понял, что совершенно забыл правило: «Если не хочешь пить, то не заходи в дом к очамчирцам».

Уже невозможно было отказаться – было налито. Они сидели и говорили о многом, а Рауль был рядом и все впитывал, как губка. Он слушал каждое их слово, каждую мысль и перекладывал на свой лад, как бы он мог сказать это. Поговорили о том, что очень быстро меняется настроение у политиков: поговаривают, что будет небольшой бунт. Дед Мераби возмущался, что такого быть не может, в Абхазии сроду войны не было. Говорили о неурожае, о том, что в Сухуми на пляже места свободного нет, да о многом успели поговорить.

Солнце уже село, когда они вышли из дома грека и могли уже спокойно пройтись в вечерней прохладе. Улицу было уже не узнать: около частных домов у калитки сидели на стульях старики, молодежь играла в мяч и каталась на велосипедах, мужчины играли в нарды и карты.

Рауль увидел друзей на площадке и взглянул на деда, тот утвердительно кивнул, и мальчик побежал туда. А Мераби присел с соседями и разговаривал обо всем, про всех и каждого. Гортензия вечером пахла по-особенному, светлячки горели еще ярче обычного, звуки города не умолкали – и вдруг у Мераби на душе мелькнуло ощущение счастья. Прекрасный вечер был в тот год в Очамчире.

Эмигрантский сон

Вчера мне приснилась моя любимая Абхазия. Мой город, дом, огород. Утром так захотелось туда поехать, а ехать некуда. Не получилось! А во сне смог – там не было границ, чужих людей и пепелища. Бабушка меня встречала такая улыбчивая, смотрела на меня во все свои миндальные глаза. Утром я понял, что никто меня из этого рая не изгонит, потому что воспоминания эти всегда со мной.

Думаю, может, купить мне билет в один конец, бросить все и вернуться к корням, откуда я взошел и куда моя память меня возвращает

вновь и вновь. Да и к черту эти границы, к черту, что могу погибнуть от вражеских глаз и рук. Решился! Думаю, пойду, куплю билет.

– Мне до Сухуми, – говорю я.

– Может, Сухум? – отвечает кассир.

– Сухуми, – настойчиво ставлю ударение на «И».

Кассир смотрит паспорт, прочла фамилию, посмотрела в упор и говорит.

– Грузин, что ли?

– Да! – уверенно ответил я.

– А зачем же вам билет? Вас все равно не пустят! – с ухмылкой ответила она.

– Ты продай, а я уже сам разберусь, пустят или не пустят. Это мое дело, – уверенно заявил я.

Она посмотрела на меня, а во взгляде чувствовалось сочувствие. Небось подумала, что с головой у меня плохо. Да, плохо. Разве может быть с головой хорошо, когда меня в мой дом не пускают, когда я скитальцем по обрывкам памяти собираю свое прошлое и свою землю. Билет продала, потому что видела – иначе я бы все там разорвал. Стою и держу в руках билет в один конец – в прошлое или будущее, неизвестно.

Трепетно рассматриваю его – долгожданный и нужный мой случай к самой главной встрече в жизни. Счастье переполнило мою грудь, и плевать, что больше суток ехать, что на границе будут досмотры. Я потерплю. Лишь бы броситься к калитке, у которой с плетью меня ждала бабушка, чтобы выпороть за очередную шалость. Только бы прильнуть к ее ногам и крикнуть: «Бей, бей, бабушка, я все вытерплю, лишь бы чувствовать твои прикосновения». Разве кто мог подумать, что скучать я буду по этим поркам?

После пройдусь до моря и обратно, на биржу гляну. Вдруг там остались мои друзья: Тенго, Георгий, Адамур, Давид? Надышусь морским бризом и запахом акаций, которые так густо росли вдоль побережья. Разве не в этом счастье, разве можно было что-то иное желать, как не жить там всегда и вечно? Только бы в одно мгновенье пройтись по этим улочкам, встретится с тетей Шурой.

У нас во дворе жила тетя Шура – легендарная бабушка, которой уже тогда было, наверное, под 80 лет, но мы ее называли почему-то мягко тетя Шура. Все ребята соседних дворов сбегались, чтобы просто посмотреть на колоритную бабушку, легко изъяснявшуюся на воровском жаргоне и закидывающую стопку анекдотов за две минуты.

Легенды ходили про тетю Шуру: кто-то говорил, что она отсидела полжизни, кто-то говорил, по политической была репрессирована при Сталине, а кто-то говорит, что воровала. Неизвестно было ничего про тетю Шуру, но то, что она проходила этап, говорят ее многочисленные татуировки. Ее постаревшее тело приходилось растягивать, чтобы как-то разглядеть надпись на одной из татуировок. Тетя Шура особенно понимала нас, поэтому мы мальчишками бежали к ней за очередной порцией советов.

Помню, когда мне было пять лет, мы с тетей Шурой отправились на похороны, но никто из моих не знал, поэтому искали по всему району. Меня никто не мог найти, бабушка схватилась за прутик, думала, я где-то прячусь, но потом в отчаянии даже в колодец думала броситься, боялась, не упал ли я туда. Меня искали всеми соседними домами, но никто не видел и не слышал меня. Мама была в отчаянии и полуживая, мне кажется, в детстве я забрал у нее половину ее красоты всеми переживаниями. Я застал эту картину, когда гордо, разодетый в новый костюм, шел домой. Удивленный, смотрел на них, а мама и бабушка бросились ко мне, стали обнимать и целовать. А я искренне удивился и спросил: «Чего вы меня искали, я на похоронах был».