Суламифь и царица Савская. Любовь царя Соломона
Шрифт:
Глава 33. Жизнь и смерть Суламифь
– Здравствуй, Офир! Говори со мной!
– Приветствую тебя, мой царь! О чем бы ты хотел со мной говорить?
– Спроси меня о здоровье моей невесты. Спроси меня, как почивала она в прохладе своей комнаты. Спроси меня, что ела она и чем запивала спелые фрукты и изысканные сладости.
– Увы, Соломон. Любимая твоя далеко. Ее уже нет с нами.
– Ты ошибаешься, Офир. Сегодня она подарила мне великолепную ночь любви. У нас будет дитя, мы назовем его…
– Остановись, Соломон! Суламифь больше нет с нами… – перебил Офир государя.
– Как смеешь ты говорить мне это! Мне – всемогущему владыке земли Израилевой? – Соломон схватил нож для фруктов и вонзил его прямо в сердце Офира. Кровь, яркая, как сок граната – так подумалось ему в это мгновение, – брызнула в лицо Соломона…
– Проснись, государь! – Эвимелех звал Соломона, который все никак не мог вырваться
Голова Соломона лежала рядом с головой Суламифь: силы покинули его прямо здесь, у ложа возлюбленной. Не было сил кричать и звать, чтобы арестовали Эвимелеха. Не находилось причин ненавидеть этого пастуха, с которым жизнь уже (в который раз?) свела его. Способность гневаться и желание властвовать – растворились в стремлении спасти Суламифь. Суламифь… Как она? Соломон устремил взгляд на возлюбленную. Он смотрел на нее сквозь мешающую видеть завесу слез.
Окно в комнату было открыто. Свечи и звезды уже погасли. Птицы радостно приветствовали новый день, солнце зажигало новые огни – раскрывались цветы, гладко и шумными брызгами переливались бассейны и фонтаны дворцового сада. Ветер заглядывал в комнату, на эту ночь ставшую пристанищем трех столь различных по своей сути человек. Двое мужчин, разные по положению и возрасту, разные в своем мировосприятии и по отношению к жизни, – сошлись у ложа маленькой хрупкой женщины…
Соломон встряхнул ресницами, и слезы пролились из его глаз на руку Суламифь. Она была неподвижна. Царь взглянул на Эвимелеха. Эвимелех был тих и бледен.
Суламифь умерла. Покачиваясь и держась за стены, Соломон медленно вышел из комнаты. Эвимелех остался. Он прощался с этой земной Суламифь. Как и она, он верил, что физическая кончина – это лишь начало иной жизни. Теперь Эвимелех больше не потеряет Суламифь. Теперь она во всем – она в этом небе, в листьях миндаля и лепестках роз, которые так любила. Когда он будет пить из ручья – она будет улыбаться ему из таинственных недр каждой капли. Когда он будет трапезничать – и она будет незримо присутствовать рядом и подливать в его сосуд вина. Она жива, пока он помнит о ней. Но и этого казалось мало. Что будет, когда и он, Эвимелех, покинет мир земной? Он восславит Суламифь в веках: он создаст великую песню о ней и ее хрупкой, но верной душе. Он создаст песню о большой любви. Будет ли в ней место ему – безродному пастуху? Какая разница – лишь бы она, Суламифь, жила… А потом он отправится путешествовать. С Ницаном или – один. И везде и каждому, кто пожелает слушать, будет рассказывать о любви простой девушки и пастуха, о любви великого царя и бедной селянки. И пусть люди знают, как крепка бывает любовь, как ослепительно и до боли ярко освещает она путь человеческий. Как равны перед ней – и бедные и богатые… И пусть люди верят, что нет смрадной старости и разлагающего тело и душу умирания там, где люди верят в чудо любви. Там, где нет места пренебрежению и бессмысленному упрямству, насмешкам и злобе… Так жили Иаков и Минуха, так могли бы жить Эвимелех и Суламифь…
Глава 34. Прозрение
Соломон медленно вышел из комнаты, в которой умерла Суламифь. Ему не осталось ничего. Он всегда знал, что женщины любят не его, а царя, ждут от него даров и благ. Видно, такова уж его судьба.
– Каждый получает то, во что он верит, Соломон, – сказал Офир.
Оказывается, государь, находясь в глубокой задумчивости, в безотчетных поисках поддержки и сочувствия пришел к старику. Мысли, которые, как он думал, сами собой приходили ему на ум, он высказывал вслух, сидя перед Офиром и словно бы продолжая разговор, начатый со стариком во сне – у ложа Суламифь.
– Ты не прав, – продолжал между тем старик. – Жизнь преподнесла тебе великий дар – бескорыстную любовь чистой и непорочной души. Но ты сам разрушил ее.
– Почему, почему ты прав, Офир? – простонал Соломон. – В чем я просчитался, я – мудрый Соломон? – последние слова он произнес с горькой иронией и усмешкой.
– Твои грехи следуют за тобой, царь. Возмездие настигает тебя и ранит в самое сердце. Ты предавался с моавитянкой разврату – и ее злобные руки обагрились кровью: твоей и Суламифь. Непомерное сладострастие и потакание идолопоклоннице погубили тебя и твою возлюбленную. Отвергнув одну женщину и приблизив к себе другую, ты мог бы предположить, какие чувства и мысли могут возникнуть в душе соперницы. Ты разбудил в моавитянке сильную страсть, а страсть и страдание – слова, взращенные из единого семени.
Соломон поморщился, вспомнив лицо Руфь, искаженное гримасой гнева и злобы, когда он приказал расправиться с ней и бросить в темницу. А Офир говорил, говорил, и сердце Соломона разрывалось на куски и выло от горя:
– Вспомни, когда ты услышал имя Суламифь в первый раз из уст наивного пылкого юноши. Если бы тогда ты не лукавил и не красовался своей несчастной царской долей, пастух и селянка могли бы стать счастливыми. Призывая людей на свой суд, ты разговариваешь
Твое правление ознаменовало расцвет государства Израиля. Но судьба загадала тебе новую загадку. Она позвала тебя отступиться от своих привычек и взглянуть на мир иными глазами. А ты не смог. Обольщением и ложью ты хотел добиться любви Суламифь. В ту ночь, когда мы впервые откровенно говорили с тобой, ты горячо сетовал на то, что в твоей жизни не было бескорыстной любви. Бог услышал тебя – и послал тебе Суламифь и Эвимелеха. Твои слуги могли бы разыскать их и исправить твою ошибку, когда ты отказался помочь пастуху. Тогда твоя слава возросла бы еще больше: ты бы благословил искреннее чувство и пожалел несчастных влюбленных. Ты, как истинно мудрый человек, мог бы возрадоваться счастью других и быть счастливым их радостью. Но ты не поверил Эвимелеху или позавидовал ему. Пусть так, ты возжелал чужую невесту и захотел присвоить ее себе. Но и тут ты просчитался. Именно просчитался, ибо расчет и разум снова вторглись в жизнь твоего сердца и твоей души. Ты мог бы жить с Суламифь, если бы не был так занят только собой. Ты бы почувствовал, разглядел препятствие, вставшее на твоем пути, и нашел бы силы умилостивить гнев моавитянки. Но ты привык действовать ложью, силой, захватом. Эти же инструменты твоей власти обрушила на тебя Руфь. И теперь ты раздавлен. Ты можешь убить моавитянку, посадить в тюрьму Эвимелеха или отрезать ему язык, как поступил ты с Ницаном, но Суламифь не вернешь.
– Молчи, старик, молчи! Я не хочу слушать тебя! Поди прочь из моего дворца! Прочь! – гневно приказал Соломон. Он схватился за нож, который всегда носил при себе. Но, взглянув в спокойные и глубокие глаза старца, выронил лезвие и быстрым шагом покинул покои Офира.
В этот же день Офир покинул дворец Соломона. Когда царь вспомнил о старике, тот был уже далеко.
Глава 35. Ноах и Нирэль
Мастерская Ноаха, отошедшего от больших дел, была полутемной каморкой в глубине большого дома. Поэтому чаще всего старик работал под большим навесом из пальмовых листьев, который сделал сам, своими руками, лелея в надорванной душе новые творческие замыслы. Как-то само собой к Ноаху пришло непреодолимое желание запечатлеть нечто главное, самое важное знание о жизни, которое могло бы раскрыть суть его переживаний и освободить от многих мучений, связанных с угрызениями совести, с переосмысленными событиями его жизни.
Он сам соорудил множество полочек, на которых помещались различные порошки, растворители для приготовления красок: Ноах мечтал создавать произведения, которые оживали бы под воздействием цвета. Он много экспериментировал с изображением лиц и различных орнаментов: как будет падать свет, какой эффект будут производить те или иные мазки, линии.
Пока он мастерил, разбирался с красками и смесями, к нему приходили видения из прошлого. Вот этот небесно-голубой пахнет полем и скромными луговыми цветами: именно такие ароматы сопровождали Ноаха в молодости, когда он на несколько дней покидал дом, чтобы найти подходящую для мастерской глину. А Нирэль, такая желанная и свежая, ждала его, вынашивая под сердцем их первенца. А потом появился Неарам, а вслед за Неарамом – Нехам. И дом наполнился шумным и броским, резко пахнущим пряностями, желтокрасным мельканием. От этого мелькания захотелось вдруг укрыться – и серая, как выжженная полынь, тень поселилась в некогда самом любимом для Нирэль месте – у ложа супругов. Это Hoax познал тело чужой женщины и принес в дом стойкий, раздражающий ноздри запах тины – запах ее лона. С тех пор бесцветная невидимая черта пролегла между мужем и женой. Семья осталась: отец и мать, дети – но не стало нежно и верно влюбленных друг в друга Ноаха и Нирэль. Бывали моменты, когда они чувствовали себя как будто счастливыми. Но для полного счастья не хватало какой-то одной последней капли. Как будто ценная ваза упала с полки и разбилась, раскололась на части. Заботливые руки склеили ее, но линии разломов остались и беспрестанно напоминали хозяевам об их опрометчивой неосторожности. Возможно, то, какими выросли сыновья, – и было последствием этих ран и разломов…