Султан и его враги. Tom 1

Борн Георг Фюльборн

— Что побуждает тебя к этому ходатайству?

— Моя любовь, мое уважение к этим трем офицерам! Только не думай, что благородный Гассан-бей знает что-нибудь о моем ходатайстве, он не допустил бы его! Нет, только любовь моя к нему побуждает меня умолять за него и за двоих его друзей!

— Ты не знаешь, какое преступление совершили они, и не можешь измерить их вину, Юссуф! Приговор вынесен! Встань! Это прекрасная черта в тебе, что ты просишь за своего воспитателя, но довольно, ты исполнил свой долг!

— Мой долг, добрый отец?

Я знаю только, что следовал влечению сердца! Я не мог поступить иначе, я должен просить у тебя милости: если умрет Гассан, я недолго переживу его!

— Какая взволнованная речь, Юссуф! У тебя будет другой адъютант и воспитатель.

— Другой адъютант — пожалуй, мой добрый отец, в это я верю, об этом позаботится твоя доброта! Но другой не сможет заменить мне Гассана-бея, если ты прикажешь совершить над ним приговор, ужасный приговор! Сжалься, исполни просьбу твоего покорного сына!

Султан увидел слезу, заблестевшую на бледной, нежной щеке слабенького принца. Юссуф сильно привязался к Гассану. Если тот будет у него взят, то при слабом здоровье принца, пожалуй, придется опасаться за него!

Султан раньше не думал и не знал, что Юссуф привязался такой горячей любовью к молодому офицеру.

— Пусть будет по-твоему, — сказал он после краткой паузы, — и по твоей просьбе, только по твоей просьбе, Юссуф, я милую Гассана-бея, чтобы дать тебе доказательство моей отеческой доброты! Но пусть Гассан-бей в наказание не оставляет дворца в течение месяца!

— Благодарю, горячо благодарю тебя, мой добрый отец, за исполнение моей просьбы! — воскликнул принц, с сияющим от счастья лицом, обнимая своего отца. — Но доверши свое милосердие! Из трех виновных ты простил одного — распространи твою великую доброту и великодушие также и на двух остальных!

Лицо султана омрачилось.

— Воздержись от дальнейших просьб, Юссуф, — сказал он серьезно, почти строго, — я дал тебе одно доказательство моей отеческой любви, этого довольно!

— Мой добрый отец! — просил принц, глядя с надеждой и мольбой на своего отца. — Не гневайся на меня, я следую внутреннему побуждению и не оставлю тебя до тех пор, пока ты не распространишь свое милосердие на обоих друзей Гассана-бея! Гневайся на меня, только отмени кровавый приговор, умоляю тебя об этом!

— Ты волнуешься, а это вредно тебе, Юссуф!

— Я буду счастлив и весел, мой добрый отец, я буду сиять счастьем и с благодарностью целовать твои руки, если мое ходатайство не пропадет даром! Избавь их от смерти, ах, как ужасно думать о могиле!

— Иди в свои покои, Юссуф!

— Я могу надеяться, я вижу это по твоему лицу!

— Я подумаю!

— О, теперь я счастлив и доволен! — продолжал принц и порывисто обнял отца. — Благодарю, тысячу раз благодарю, мой добрый отец!

Когда Юссуф, сияющий счастьем, возвращался в свои покои, Абдул-Азис велел позвать своего статс-секретаря.

— Приговор относительно трех офицеров надо изменить, —

сказал ему султан, — и позаботься, чтобы мой приказ немедленно был объявлен тем, кого он касается! Гассана-бея я милую, он остается адъютантом принца Юссуфа, но в течение месяца не должен оставлять дворца! Что касается двух других офицеров, я определяю заменить смертный приговор ссылкой.

Племя бедуинов, Бени-Кавасов, в области Бедр взбунтовалось, и дочь одного эмира стоит во главе мятежников, которые беспрестанно нападают на отряды моих солдат и истребляют их. Эту девушку зовут «Кровавая Невеста», как мне об этом сообщили, и со всех сторон арабы стекаются под ее знамена, так что возмущение растет все больше и больше. Обоих офицеров ссылаю я в Бедр и назначаю их предводителями моих войск, посланных против мятежников.

Приготовь приказ и позаботься о том, чтобы он немедленно был доставлен обоим осужденным и чтобы в двадцать четыре часа они оставили Стамбул и отправились в ссылку, из которой, если они не падут в битве, я верну их только тогда, когда они окажут какую-нибудь чрезвычайную услугу! Ступай!

XXX. Ужасная ночь

Вернемся теперь к Лаццаро и Черному гному, очутившимся среди воющих дервишей, которые при этом неожиданном и страшном зрелище в ужасе отступили, не имея возможности объяснить себе, что случилось так внезапно и что за создание очутилось между ними среди ночи.

Страшную, возбуждающую ужас картину представлял грек, мчавшийся, как бешеный, и затем, хрипя, грохнувшийся на пол, а на нем сидящая на корточках, как бы сросшаяся с ним Сирра, вместе с ним тоже упавшая на землю. Нельзя было разобрать этой фигуры, так как Черный гном в первую минуту выглядела горбом Лаццаро.

Дервиши бросились друг на друга, думая, что среди них появился злой дух, тем более что в развалинах, хотя и открытых сверху, но все же недостаточно освещенных звездами, трудно было разглядеть это ужасное видение.

Даже шейх отскочил, исполненный ужаса, и вой дервишей мгновенно смолк, чего никогда с ними прежде не случалось.

Лаццаро, гонимый смертельным страхом, как безумный, опрокинулся назад, собрав последние силы.

Тут Сирра внезапно оставила грека, и новый ужас овладел присутствующими, когда безобразная фигура Черного гнома, подобно чудовищу, пронеслась между ними, бросилась к выходу и скрылась в развалинах.

Наконец-то грек избавился от призрака. Теперь только снова начал он дышать свободно. Наконец он поднялся, и дервиши, подойдя к нему, увидели, что среди них лежал человек, а не демон, и старался встать.

— Дайте мне воды! — воскликнул Лаццаро хриплым голосом, трясясь и озираясь по сторонам, он теперь только узнал, где находится.

Дервиши, по крайней мере некоторые из них, по-видимому, узнали грека. Ему дали ковер, чтобы он сел и немного успокоился, и принесли воды, которую он жадно выпил.