Султан Луны и Звезд
Шрифт:
Девочка откинулась на подушки и сладострастно вдохнула приправленный благовониями воздух.
— Горька моя участь, — проговорила принцесса, — ибо заклятие раздвоило меня, и обе мои половинки неполноценны. Будь я настоящей, целой, жизнь моя была бы прекрасна. Из-за жестокой насмешки это не так. Где-то далеко странствует по пустыням моя телесная сущность, и ее жизнь полна опасностей и страха. Я не в силах представить всех ужасов, которые ей грозят, но твердо знаю только одно: если она погибнет, погибну и я. Если уничтожат меня, то и она будет уничтожена. Если ее красота увянет, увянет и моя.
— Как это жестоко! — вскричала
— Много раз за то время, как на мне лежит злое заклятие, мои отец прибегал к помощи самых искусных врачевателей, самых наимудрейших из мудрецов и самых могущественных чародеев и просил их воссоединить две мои ипостаси. Всякий раз во мне оживала надежда, и всякий раз я думала о том, что наконец явился мой избавитель, но всякий раз надежда оборачивалась отчаянием.
— О, если бы я могла стать этим избавителем!
— Девочка-мальчик, твое страстное желание спасти меня согревает мою душу, как будто ты и впрямь можешь сделать это. Но повторяю: слишком много раз надежды мои рассыпались в прах. Лучше сдержи свой пыл и те слова, что просятся тебе на язык, до тех пор, пока не узнаешь, каким образом на меня было наложено это страшное заклятие и почему.
Амеда стала внимательно слушать, а принцесса повела горький рассказ о том, что произошло много солнцеворотов назад, в день ее помолвки с наследником султана. Когда девушка упомянула о прорицателе, у Амеды чаще забилось сердце. Красавица Бела Дона, ведя свою печальную повесть, забыла обо всем, и Амеда стала для нее столь же нереальной, как принцесса для девочки, а та, сгорбившись и дрожа, прошептала первые строки молитвы прорицателя:
Терон, о вечный бог Священного Огня!Услышь перед тобой стоящего меня!Не в силах взор поднять к твоим очам,Смиренно молит раб твой Эвитам...Принцесса между тем продолжала:
— О, как все жаждали услышать о моем счастье в то время, когда принц возмужает, а я приду в пору женской зрелости, и он возляжет со мной на брачном ложе! Но все застыли, как каменные, и не в силах были вымолвить ни слова, когда прорицатель отрешился от молитвенного экстаза и издал устрашающий рев. Не радость была в его пророчестве, но тоска, не победа, но проклятие! Ибо прорицатель сказал о том, что мы с принцем никогда не станем супругами и что роду султана не суждено иной судьбы, как уничтожение!
Амеда вся дрожала, как в лихорадочном ознобе. Ею владели стыд и страх. Затем она узнала о том, как в дело вмешался советник султана Симонид, как он уберег ее отца от неминуемой погибели, и о том, как ее отец был изгнан, и о страшной мести, предпринятой им. С изумлением и величайшим волнением услышала она о волшебной лампе, о джинне Джафире — могущественном чародее, который не смог противиться воле ее отца.
— Вот как это случилось, — завершила свой рассказ принцесса, — что на меня было наложено заклятие, и как я стала такой, какой ты теперь видишь меня.
— Нет, — пробормотала Амеда, сокрушенно качая головой, — нет, нет...
На мгновение ей показалось, что она лишилась рассудка. Девочка закрыла глаза и очутилась в беспросветном мраке, готовом поглотить ее. Из предсмертных речей отца Амеда поняла, что он совершил нечто ужасное, но
— Милая, друг мой, — растроганно проговорила принцесса, — как глубоко, как искренне ты мне сострадаешь!
Амеда смахнула слезы.
— Как же я могу не сострадать тебе? До сих пор я много раз слыхала о Мерцающей Принцессе, но никогда не догадывалась, что означает это прозвище. Но, принцесса, скажи: многие ли знают о твоей печальной судьбе?
— Никто из тех, кому не положено этого знать. До сегодняшнего дня истинная правда держалась в строжайшей тайне, и так это должно остаться и впредь. Кроме тех безъязыких рабов и рабынь, что прислуживают мне в моих покоях, кроме тех мудрецов и врачевателей, что пытались излечить и воссоединить меня и под страхом смерти поклялись хранить тайну моего бытия, о страшном заклятии знают только мой отец и визирь Хасем. Мои появления на дворцовом балконе — это всего-навсего обман для подданных калифа, для толп ничего не ведающего народа. Простолюдинам никто не позволит приблизиться к принцессе, ибо народ не должен узнать правду.
— Но почему?
— Девочка-мальчик, неужто ты так же невежественна, как простолюдины?
— До нынешнего дня, госпожа, я жила среди простолюдинов и была одной из них.
— Но тогда ты должна знать о том, как люди привыкли держаться за надежду, какой бы хрупкой, какой бы призрачной она ни была. Ведь если подумать, что такое Мерцающая Принцесса, как не грядущее Куатани? На самом деле правление моего отца не увенчано славой, и часто меня посещает мысль о том, что он женился на моей матери только ради того, чтобы подняться в глазах своих подданных.
— А я думала, что он хороший, добрый человек!
— Он и хороший и плохой одновременно. Он просто человек. Он горячо любил джинна Джафира, но, боюсь, к моей матери особой любви не проявлял. Ходят слухи о том, что он бывал с нею очень жесток и почти совсем не сожалел о том, что она захворала и умерла. Его беспокоила только крепость его власти, и вскоре вышло так, что крепость его власти стала зависеть от меня.
Принцесса рассмеялась, но смех ее был печален.
— Да-да, судьба халифата стала зависеть не просто от девушки, а от девушки, которая не что иное, как мираж, иллюзия! Но как могло быть иначе? Если народ обожает свою принцессу, разве он дерзнет взбунтоваться против ее отца? А султан? Разве он мог бы выказать недоброжелательность к своему брату? Не мог бы... но, девочка-мальчик, как-то раз я случайно подслушала, как мой отец негромко переговаривался с визирем, и узнала, боюсь, более того, нежели положено знать дочери калифа. На самом деле мой отец не питает любви к султану. А султан, как это ни прискорбно, не питает любви к моему отцу.
Девочка-мальчик, какая же судьба ожидает меня? Какая судьба ожидает Куатани? Близится день моего вступления в брак, а я все еще томлюсь под чарами заклятия. О, как яростно разгневается султан, когда наконец узнает всю правду!
До этого мгновения принцесса владела собой, но тут она поднялась с диванчика, взволнованно заходила по комнате. Из глаз ее хлынули горькие слезы. Амеде так хотелось обнять ее, поцеловать, утешить. Ничто не казалось ее более ужасным, чем безучастно наблюдать за тоскующей красавицей, не имея возможности ничем облегчить ее горе.