Сумасбродка
Шрифт:
— Это была клевета! — воскликнул Зориан, ударяя себя в грудь.
— Оставь! Это твоя натура, бороться с которой я не намерена, и вообще все это прошлое. Потому ты и можешь прийти побеседовать со мной. Знаешь что? Завтра утром, прямо ко мне на чердачок, ладно?
— Королева! Ангел! — крикнул восхищенный Зориан. — Прикажи, и ради тебя я готов броситься в огонь и воду!
Зоня с состраданием улыбнулась.
— Разве можно такого красивого мальчика подвергать подобным испытаниям, — сказала она, — киевские
Она поторопилась проститься с Зорианом, так как увидела шедшего по другой стороне улицы д'Этонпелля. С этим Зоня была на короткой ноге, а француз, как говорится, питал надежды.
Она незаметно перешла на другую сторону и уже издали посылала французу улыбки. Д'Этонпелль, которому редко выпадало счастье встретить Зоню одну, нетерпеливо бежал ей навстречу. Судя по всему, его приглашали в спутники и собеседники.
— О, что за счастливый день! — воскликнул он. — Вы позволите идти рядом с вами?
— С большим удовольствием, тем более, что вам как моему приятелю я хотела бы сказать несколько слов.
— Приятелю! — вздохнул д'Этонпелль. — Обожателю, почитателю!
— Все французы преувеличивают, и знаете, почему? — сказала Зоня. — Да потому, что им недостает настоящего чувства. Любовь у вас не от сердца, а головная, она только чувственное влечение, потому-то и не скупитесь вы на нежные слова, меры им не знаете.
— Это несправедливо, по крайней мере, в отношении меня, — горячо возразил француз. — Я люблю вас и сердцем, и головой, всеми органами чувств, какие только есть у человека.
— Да, но я не могу выслушивать объяснения на улице, отложим это на потом. А если бы вы еще могли доказать мне вашу преданность…
— Вы сомневаетесь?
— Нет, просто спрашиваю.
— Ради вас я готов пожертвовать жизнью! — воскликнул француз.
— Не надо, не надо, — осадила его Зоня, — речь идет о мелкой услуге.
Д'Этонпелль задрожал от радости. Его надежды росли.
— Послушайте, — начала Зоня, сворачивая в пустой переулок, что еще больше обрадовало француза, — послушайте. Родня Эвариста, она же и моя, приехала сюда, чтобы нас разлучить.
У француза блеснули глаза.
— Я знаю, о чем вы думаете, — покачала Зоня головой, — вам кажется, что, когда нас разлучат, я захочу утешиться и протяну вам руку. Нет, нет. Мое сердце по-прежнему тянется к Эваристу, а теперь, когда мне грозят, когда хотят отобрать его у меня, я его люблю, как тигрица!
Д'Этонпелль опустил голову.
— Я ведь вам говорила, — холодно продолжала Зоня, — разлюблю — тогда можете надеяться, а в противном случае — нет. Но услуги я жду от вас все равно, хотя бы она пришлась вам не но вкусу.
— Хорошо, что я должен сделать? — спросил француз значительно сдержаннее.
— Сейчас скажу, — продолжала Зоня повелительным тоном, поглядывая на него
— Вполне, — вежливо ответил француз, — и ни на йоту не отступлю от вашего приказа. Особенно мне нравится последний пункт: сидеть в гостиной.
Зоня, уже почти не слушавшая его, подала ему, прощаясь, руку.
— А теперь ступайте своей дорогой, мне тут еще надо к Гелиодоре…
Повернулась, и в ту же минуту ее не стало.
Пани Майструк занимала в настоящее время целый деревянный дом, собственный, то есть принадлежащий ее мужу, человеку весьма ревнивому и в силу этого гостей не любившему, который даже к женскому обществу относился с подозрением.
— Женщины, — говаривал он, — они как фармазоны, вечно у них полно секретов и одна другой помогает во всем дурном.
Покоя ради Гелиодора отказалась от давних знакомств, хотя и грустила о них иногда. Старея, она все больше любила свое теперешнее обеспеченное житье, ценила его и целые дни проводила на кушетке с сигаретой и книжкой. Зоня бывала у нее не часто, забегала на минутку, когда мужа не было дома. Обе сохранили приятные воспоминания о старой своей дружбе. С подружкой дней своей былой свободы Гелиодора могла вспоминать о них сколько хотела.
Сегодня Зоня пришла в часы, когда дома был и советник, которому молодые, красивые и элегантные женщины внушали особенное отвращение. К Зоне, однако, он относился снисходительно, называл ее огонь-девкой и шельмой, каких мало. Она брала его штурмом и, когда он открыл дверь, подала ему руку со словами:
— Не спрашиваю, дома ли хозяйка, вы, советник, так ревнуете ее, что не позволяете ей голову высунуть на улицу.
— Я?
— Вы, вы. Так можно на минутку?
— Пожалуйста! — советник распахнул дверь и провел Зоню в гостиную. — Выпьете с нами чаю.
— Не могу, спешу, я к Гелиодоре на два слова, по личному делу, а потом должна бежать домой.
— Ого, спешу! — усмехнулся советник. — Дело личное, сердечное и неприличное, а?
— Это вовсе не так, как вам кажется, — отрезала Зоня, — мои сердечные дела ограничиваются одним.
И, оставив советника в гостиной, прошла к приятельнице.
— Знаешь, — начала она с порога, даже не поздоровавшись, — семейство объявляет мне войну. Сюда вместе с моей сестрой приехала мать Эвариста, женщина суровая и твердая, как скала. Они задумали, как я понимаю, осадить его, беднягу, со всех сторон, меня пристыдить и разлучить нас. Но — я тоже готова к борьбе и буду сопротивляться.