Сумеречные миры
Шрифт:
— И успешно?
— Сорок три, нет, — поправляюсь я, — уже сорок четыре сбитых.
— Ого! Какого зверя ребята свалили! То-то они говорят, что пришлось повозиться. А что это вы все еще капитан, и только замкомэска?
Пожимаю плечами:
— Шнапс, женщины, неуживчивый характер.
— Ясно. У нас тоже так бывает.
Подполковник с минуту молчит, потом спрашивает, глядя на меня в упор:
— Знаете, как поступают у нас с эсэсовцами?
— Знаю.
— Жить хотите?
— А кто не хочет? Покажите
Подполковник смеется:
— Ну, здесь таких, кажется, нет. Вот что, капитан или, как вас там по-эсэсовски: гауптштурм… Тьфу, язык сломаешь. Вы отдаете себе отчет, что для вас война уже кончилась?
— Полагаю, что она уже кончилась для всего Рейха. Только еще не все это поняли.
— А вы когда поняли?
— Еще в сорок первом году.
— Отрадно видеть такого понятливого эсэсовца. Но тем не менее вы продолжали воевать.
— Я солдат, господин подполковник. В сорок первом вы тоже были у опасной черты, но ведь вы не прекратили бы драться без приказа…
Подполковник хмыкает и начинает допрос. Мне нет резона хранить секреты эсэсовской эскадры, и я рассказываю все о ее составе и задачах, указываю на карте аэродромы и сектор действий. Подполковник, помолчав, спрашивает:
— Так, так… Что-то не сходится, гауптман. Как же вы тогда здесь-то оказались? Или темните, или на разведку ходили, — с подозрением говорит подполковник.
— Никак нет, — я показываю на карте квадрат. — Вот здесь я с ведомым оторвался от эскадрильи и обнаружил В-29. Во время боя мы сильно уклонились к северу.
— Чем кончился ваш бой с «Суперкрепостью»?
— Она стала моим сорок четвертым… и последним.
— Вы сбили «Суперкрепость»?! — слышу я изумленный голос.
В штаб входит летчик в комбинезоне. Молния на груди расстегнута, и видны две Золотые Звезды.
— А американцы говорят, что она неприступна и неуязвима.
Летчик бросает на стол планшет, перчатки и шлемофон, выпивает залпом стакан воды, садится на табурет и с интересом разглядывает меня:
— Расскажите поподробнее, как вы это сделали?
Я в деталях описываю свой бой с «Суперкрепостью». Летчик и подполковник переглядываются и качают головами.
— Теперь понятно, — говорит летчик, — почему они не отстреливались: боекомплект кончился. Ты знаешь, Сергей, он довольно опасно меня атаковал…
Сергей! Великое Время! Это же Николаев! У меня темнеет в глазах. А этот летчик? Неужели это Андрей… то есть я… Тьфу! Запутался совсем! Не может быть! Он же, то есть я, погиб под Смоленском. Наверное, это кто-то другой из нашей эскадрильи. А летчик продолжает:
— Если бы у него оставалось не два снаряда, а чуть побольше, я бы сейчас здесь не сидел. Причем по-нашему атаковал, как сохатый волк! Я даже удивился (я внутренне усмехаюсь: знал бы ты, кто я, ты бы удивился как раз тому, если
Великое Время! Знал бы ты, кого я тогда прикрывал, не стал бы удивляться.
Сергей смотрит на меня изумленным взглядом:
— Надо же! На такое и у нас не каждый способен…
Пожимаю плечами. Не объяснять же им, что я — такой же, как и они, да и прикрывал-то я не кого-нибудь, а Ленку. Летчик достает фляжку:
— Думаю, Сергей, что гауптштурмфюрер заслужил сегодня наши фронтовые сто грамм?
Сергей кивает и наливает мне полстакана. Летчик говорит:
— Пейте! Вы действительно замечательный летчик. Я рад, что у фюрера стало одним таким меньше.
Вдохнув, выпиваю залпом. Ого! Это спирт. Затаиваю дыхание и мотаю головой. Летчик протягивает мне воды запить и говорит:
— Вам, наверное, интересно знать, кто положил конец вашей летной карьере? Представлюсь: гвардии полковник Андрей Злобин… Что с вами?
Все плывет перед глазами. Что это? Я еще не видел, как выглядит мир в схлопке, может быть, именно так? Хотя нет, наши аналитики этого не допустили бы… Но ведь он, то есть я, взорвался под Смоленском еще тогда, в сорок первом! Как же это… В голове все путается, ноги дрожат…
— Простите, господин полковник, слабость какая-то…
— Садитесь, садитесь, капитан, — подвигает мне табурет Сергей. — Я полагал, что в люфтваффе народ покрепче.
— Тут, Сергей, надо принять во внимание еще и тяжелый бой с «Суперкрепостью», они ведь вели его почти на восьми тысячах, — заступается за меня Андрей.
Или я сам? Кто же? Время разберет!
Меня еще о чем-то спрашивают, я машинально отвечаю, а сам судорожно пытаюсь составить темпоральные уравнения. Какие там, в схлопку, уравнения! Голова идет кругом. Ну и влип! Вдруг память Курта Вольфсдорфа услужливо подсовывает мне эпизод. Воздушный бой над станцией Рославль. Мой ведущий атакует «Пе-2», и на него вдруг откуда-то сваливается «Як» с бортовым номером 17. Мой ведущий горит, но и я расстреливаю этого «Яка». Горящая машина падает на емкости с бензином…
Нет, надо расставить все по своим местам. Собравшись с мыслями, спрашиваю:
— Господин полковник, вы разрешите мне задать вам пару вопросов личного характера?
— Личного? — удивляется Андрей, — Спрашивайте.
— Вы в сорок первом году воевали под Смоленском?
— Да.
— А двадцать шестого октября вы были над станцией Рославль?
Андрей мрачнеет, молчит, потом нехотя отвечает:
— Был.
— Вы летали на «Як-1» с бортовым номером 17?
— К чему вы клоните, гауптман? — Андрей глядит на меня в упор, исподлобья.