Сумеречный взгляд

Кунц Дин Рей

Надежда не глупа. Надежда — сон человека, который вот-вот проснется.

Через десять кварталов мы миновали здание начальной школы, где я предвидел смерть множества детей в пожаре, устроенном гоблинами. Я нагнулся вперед на заднем сиденье взятой напрокат машины и просунул голову над передним сиденьем, чтобы получше рассмотреть здание. Никакой опустошительной энергии смерти не исходило от здания. Я не видел надвигающегося пожара. Единственными огнями, которые я различал, были отсветы первого пожара, уже происшедшего. Изменив будущее угольной компании «Молния», мы каким-то образом изменили и будущее всего Йонтсдауна. Дети

будут гибнуть по-другому, по иным планам гоблинов, но они не сгорят заживо в классных комнатах.

* * *

В Альтуне мы вернули прокатный автомобиль и продали машину Райи торговцу подержанными автомобилями. С ближайшего аэродрома в Мартинсберге Артуро Сомбра доставил нас в среду вечером домой, во Флориду.

Весь мир казался таким же свежим и ясным, как небо.

По пути домой мы мало говорили о гоблинах. Казалось, сейчас не время для разговоров на такую угнетающую тему. Вместо этого мы говорили о приближающемся сезоне. Первое весеннее представление ярмарки должно было состояться в Орландо всего через три недели.

Мистер Сомбра сказал нам, что разорвал контракт с графством Йонтсдаун и что другое шоу займет там наше место этим летом и во все последующие годы.

— Умница, — сказал Джоэль Так, и все рассмеялись.

В четверг, когда кулики на пляже возились в пенных бурунах прибоя, добывая себе обед, Райа спросила:

— Ты действительно имел это в виду?

— Что?

— То, что ты сказал Хортону, что прекращаешь борьбу.

— Да. Я не хочу рисковать — я боюсь снова потерять тебя.

С этого дня мы будем держать головы низко. Наш мир — это только мы, ты и я, и наши друзья здесь, в Джибтауне. Это будет хороший мир. Маленький, но хороший.

Небо было высокое и голубое.

Солнце жарило.

Ветер с залива приносил освежающую прохладу.

Через некоторое время она сказала:

— А как насчет Китти Дженовезе, там, в Нью-Йорке, где никто не пришел ей на помощь?

Я, не колеблясь, холодно отрезал:

— Китти Дженовезе мертва.

Мне не понравилось, как прозвучали эти слова, и не понравились прозвучавшие в них смирение и отказ, но я не стал отрекаться от них.

В морской дали танкер направлялся на север.

Над нами шелестели пальмы.

Мимо пробежали, смеясь, двое парнишек в плавках.

Позже, хоть Райа и не возвращалась к этой теме, я повторил:

— Китти Дженовезе мертва.

* * *

Той же ночью я лежал без сна рядом с Райей в нашей постели, думая о некоторых вещах, в которых не улавливал смысла.

Во-первых: гоблины-уродцы в клетке в подвале дома Хэвендалов.

Почему гоблины оставили своих детей-уродов в живых? Учитывая их поведение, сходное с поведением муравьев, и склонность к непомерно жестоким решениям, было бы естественно для них убить неудавшееся потомство при рождении. В самом деле, они были запрограммированы на то, чтобы не иметь других эмоций, кроме ненависти и некоторого страха, достаточного, чтобы поддерживать инстинкт самосохранения. И, черт возьми, их создатель — человек — не давал им способности любви, сострадания или чувства родительской ответственности. Их усилия для сохранения жизни своему мутированному потомству, даже в убогих тюремных условиях, были необъяснимы.

Во-вторых: почему электростанция в том подземном сооружении была такая большая и вырабатывала

в сотню раз больше энергии, чем им когда-либо могло понадобиться?

Когда мы допрашивали гоблина с помощью пентотала, возможно, он не сказал нам всей правды о назначении убежища и не раскрыл истинных далеко идущих планов демонов. Разумеется, они запасали все, что могло понадобиться, чтобы выжить в ядерной войне. Но, может быть, они не намеревались просто бродить по руинам мира после катастрофы, уничтожая выживших людей, а затем убить себя самих. Возможно, они осмелились думать о том, чтобы искоренить нас и после этого завладеть Землей, выжив с нее своих создателей. А может, их намерения были слишком темными, чтобы я смог понять их, настолько же чуждыми нам по своей цели и средствам, насколько их мыслительные процессы чужды нашим.

Всю ночь я боролся с простынями.

* * *

Два дня спустя, опять нежась на пляже, мы услышали обычную серию плохих новостей в промежутке между рок-н-роллами. Новое коммунистическое правительство Занзибара заявляло, что оно вовсе не подвергало пыткам и не казнило больше тысячи политзаключенных. На самом деле их освободили, но каким-то образом вся тысяча, как один, судя по всему, пропала по пути домой. Вьетнамский кризис все ухудшался, кое-где слышались голоса, что для стабилизации обстановки нужно послать туда американские войска. Где-то в Айове некто застрелил свою жену, троих детей и двоих соседей, полиция разыскивала его по всему Среднему Западу. В Нью-Йорке снова шла гангстерская война. В Филадельфии (а может, в Балтиморе) двенадцать человек погибли при пожаре многоквартирного дома.

Наконец новости кончились, и радио подарило нам «Битлз», «Сьюпримз», «Бич Бойз», Мэри Уэллз, Роя Орбисона, «Дикси Капе», Дж. Фрэнка Уилсона, Инее Фоке, Элвиса, Яна и Дина, «Ронеттс», «Ширела», Джерри Ли Льюиса, Хэнка Бэлларда — все то, что надо, все настоящее и волшебное. Но я как-то не мог включиться в музыку, как включался всегда. В моем сознании, погребенный под музыкой, звучал голос диктора, читающего литанию убийств, увечий, катастроф и войны — что-то наподобие той версии «Безмолвных ночей», которую несколькими годами позже запишут Саймон и Гарфункель.

Небо было, как и всегда, голубым. Солнце никогда не грело сильнее, с залива никогда не долетало более приятной прохлады. И все же я не мог выдавить ни капли веселья из всех радостей этого дня.

Голос этого чертового диктора все так же эхом отзывался у меня в голове. Я не мог отыскать ручку, чтобы отключить его.

Тем вечером мы поели в величайшем из маленьких итальянских ресторанчиков. Райа сказала, что еда была восхитительная. Мы выпили слишком много хорошего вина.

Позже, в постели, мы занялись любовью. Мы достигли вершины наслаждения. День прошел великолепно.

Утром небо снова было голубым, солнце жарким, бриз освежающим — и снова это все было каким-то плоским, лишенным радости.

Во время пикника на пляже я сказал:

— Она может быть мертва, но она не должна быть забыта.

Разыгрывая невинность, Райа взглянула на меня, оторвавшись от картофельных чипсов, и поинтересовалась:

— Кто?

— Сама знаешь кто.

— Китти Дженовезе, — сказала она.

— Черт, — сказал я. — Я в самом деле хочу просто опустить рога, закутать нас в безопасность ярмарки и прожить жизнь вместе.