Сумеречный взгляд

Кунц Дин Рей

Но, черт возьми, мой жестокий опыт говорил мне, что эти демоны не знают ни сомнения, ни покорности. Их понимание правильного и ложного было слишком простым для того, чтобы подводить под него философскую базу: правильным было то, что шло на пользу им и во вред нам, ложным было все, что шло во вред им и на пользу нам. Их ценности были ценностями акулы. Смыслом и целью их жизни было наше уничтожение, а для этого им не требовалась ни сложная теологическая доктрина, ни божественное оправдание.

Белое небо, черная молния.

Глядя на этот символ,

я мало-помалу проникался уверенностью, что их религия — если таковая существовала — была не предназначена для того, чтобы сделать их добрее или лучше, чем они были и какими я их обычно видел и воспринимал. Я чувствовал — было нечто чудовищно злое в их неведомой вере, нечто настолько невыразимо жестокое в боге, которому они поклонялись, что по сравнению с их религией сатанизм — со всеми его человеческими жертвоприношениями и потрошением детей — казался почти таким же достойным, как и святая римско-католическая церковь.

Я припомнил обширную, холодную, лишенную света пустоту, которую ощутил, когда в первый раз увидел грузовик угольной компании «Молния». Сейчас, глядя на икону на подвальном алтаре, я опять увидел то же самое. Бесконечная тьма. Неизмеримый холод. Безмерная тишина. Бескрайняя пустота. Ничто. Что это была за пустота? Что это значит?

Огоньки в масляных светильниках трепетали.

Мерзостные безумные создания визгливо выводили в своей тюрьме звуки бессмысленной песни ярости.

Вонь в воздухе на миг усилилась.

Керамическая икона — сперва объект любопытства, затем изумления, затем размышления, внезапно стала объектом неподдельного страха. Глядя на нее почти завороженным взглядом, я почувствовал, что в ней заключена разгадка тайны скопления гоблинов в Йонтсдауне. Но я понимал также, что жребий человечества — быть заложником философии, силы и замыслов, которые воплотились в этой иконе.

— Давайте уйдем отсюда, — сказала Кэти Осборн.

— Да, — согласилась Райа. — Пошли, Слим. Уйдем.

Белое небо.

Черная молния.

Райа и Кэти отправились в сарай возле дома поискать пару ведер и резиновый шланг — вещи, которые должны быть под рукой на яблочном прессе даже сейчас, когда сезон уже давно прошел. Если они найдут что искали, они наполнят ведра бензином, слив его из бензобака полицейской машины, и принесут их в дом.

Кэти Осборн вся тряслась и выглядела так, словно в любой момент могла свалиться от тяжелой болезни, но все же стиснула зубы (желваки на ее скулах напряглись, она удерживала позывы к рвоте) и сделала все, о чем ее попросили. Она проявила куда больше мужества, способности приспосабливаться и выдержки, чем я мог ожидать от человека, который всю жизнь провел за пределами реальности, в отгороженном от мира убежище науки.

А для меня тем временем наступило очередное представление Великого Театра Ужасов.

Стараясь не слишком заглядываться на свои изувеченные жертвы или на странную, пугающую тень, которую я отбрасывал, скорчившись словно Квазимодо над их трупами, я выволок обоих мертвых гоблинов из комнаты-скотобойни,

по одному — за один раз. Я проволок их через всю кухню, все еще благоухавшую свежеиспеченным пирогом, и столкнул вниз по лестнице в подвал. Спустившись следом за ними, я сволок оба обнаженных трупа к середине подвала.

Омерзительные тройняшки в клетке снова замолчали. Шесть глаз, некоторые из них человеческие, а некоторые горящие демоническим алым светом, с интересом глядели на меня. Они не проявили признаков горя при виде убитых родителей. Очевидно, они не были способны на горе или на понимание того, что означают эти смерти для них. Они не проявляли и зла, даже еще не боялись, а просто выказывали любопытство пытливых обезьян.

Мне надо было быстро расправиться с ними.

Но не сейчас. Мне нужно было на это настроиться. Нужно было закрыть шестое чувство как можно плотнее, ожесточить себя в достаточной мере для малоприятного занятия — безжалостной расправы.

Я нагнулся над открытым верхом одной из шарообразных стеклянных ламп на алтаре и задул пламя плавающего в масле фитиля. Взяв лампу, я отнес ее к мертвым гоблинам и вылил горючее на трупы.

Очищенное масло придало блеск их бледной коже.

Волосы потемнели, когда масло намочило их.

Капли масла дрожали у них на ресницах.

Тошнотворную вонь мочи и фекалий перекрыл более резкий запах горючего.

Наблюдатели в клетке по-прежнему молчали, затаив дыхание.

Больше откладывать я не мог. За пояс у меня был заткнут «магнум» 357-го калибра. Я вытащил его.

Когда я повернулся к ним и подошел к клетке, их взгляды переместились с трупов на полу на пистолет. Они глядели на него с точно таким же любопытством, какое проявляли по отношению к неподвижным телам родителей, — возможно, чуть настороженно, но без страха.

Я выстрелил одному из них в голову.

Двое оставшихся уродов отскочили от решетки и забегали взад-вперед по клетке как безумные, вопя куда сильнее и громче, чем раньше, в поисках укрытия. Хоть они и были слабоумными детьми — даже хуже, чем слабоумными: идиотами, живущими в тусклом мире, где не существовало причин и следствий, — но они все же были достаточно сообразительны, чтобы испугаться смерти.

Мне потребовалось четыре выстрела, чтобы добить их, хотя это и было просто. Слишком просто. Обычно я получал удовольствие, убивая гоблинов, но эта бойня была мне не по душе. Эти твари были достойны жалости — без сомнения, смертельно опасные, но безмозглые, и не противники для меня. Кроме того, убийство противников, которые сидят за решеткой и не могут оказать сопротивления... ну, это было похоже на то, как поступил бы гоблин, и было делом, недостойным человека.

Вернулись Райа и Кэти Осборн, завернутые в куртки, шарфы и ботинки. У каждой в руках было по оцинкованному ведру, на две трети заполненному бензином. Они спускались по подвальной лестнице с большой осторожностью, стараясь не пролить ни капли содержимого ведер на себя.