Сумерки человечества
Шрифт:
Поразительно, но и в таком состоянии меня удержали на весу, хотя шея сразу заболела от нагрузки.
– Груша, мать твою, - довольно воскликнул Сухой и с силой ударил меня по согнутым ногам.
Шея неприятно скрипнула при этом, и моей последней мыслью было, что сейчас ее сломают. Раньше, чем это случилось, державший меня каратель потерял опору и свалился вниз. Точнее, он выпустил мою голову, не в состоянии ее удержать, но я и так держался за его руки, и потянул за собой вниз. Он, наверное, сидел на корточках на кровати, что было достаточно непрочно, а удар Сухого и вовсе лишил его опоры. Я приземлился на свою койку, сильно ударившись копчиком,
Собраваяся вокруг нас толпа одобрительно засвистела, оценив эту случайность как хитрый ход, но меня больше занимало то, что Сухой уже начал выбираться из-под своего приятеля, лежавшего без движения. Он пинался, лягался, бил кулаками, даже не заботясь о своем товарище и его здоровье. Единственное, что ему было нужно – снова встать на ноги. Я тоже это понял, а так же то, что если он поднимется, то снова кинется на меня. Каков порог его выносливости, я не имел ни малейшего представления, а вот мой уже близился к концу.
Я не успел восстановиться толком после пыток и несколько пропущенных ударов снова растормошили старую боль. К тому же голова гудела как пустой котел, особенно сильно ноя в районе затылка. Забыв о старой поговорке, в которой лежачих не бьют, я вскочил, собрав все остатки сил, и с силой ударил его ногой в лицо, разбив скулу. Он заорал как бешенный, но я снова ударил, теперь уже в шею, целясь в кадык. Рев прервался, сменившись мокрым кашлем, когда он пытался восстановить дыхание, но я снова ударил туда же, почти раздавив ему быстро дергающийся кадык.
Окружавшие меня бывшие зеки и гопники одобрительно выкрикивали и подбадривали меня, подталкивая нанести смертельный удар. Я даже занес ногу, но неожиданно даже для себя задумался, что именно я хочу сделать.
Этот человек за свою жизнь сделал уже слишком много даже для смертной казни, давно отмененной даже больше не из-за следования принципам гуманизма, а потому, что сами ее боялись. И будет даже лучше для многих, если сейчас его убью. Только не хотелось мне радовать стоявших вокруг, как воронье сбежавшихся на запах крови. Они радовались тому, что один из них сейчас умирает, и даже не интересовались, за что и почему, просто радовались виду чужой смерти. Не в силах ударить, даже понимая, что, возможно, приобрету уважение этих людей, ценивших людей только за жестокость, я опустил ногу. Сухой, так и не отдышавшийся от предыдущих ударов, посмотрел на меня странным взглядом, в котором ненависть и страх очень быстро вытеснялись удивлением.
И в тот же миг я получил обеими ногами в живот. Выскочил еще один из дружков Сухого, схватившись за край верхней койки и, качнувшись, ударил меня, слишком занятого своими мыслями, чтобы заметить удар. Не удержавшись, я упал на свою койку, приложившись позвоночником к чугунному краю и взвыв от боли. Нападавший же, перепрыгнув через своего приятеля, все еще пытавшегося подняться с пола и держащегося за горло, схватил меня за воротник и успел несколько раз сильно ударить в лицо.
Потом я успел закрыться руками, и тогда получил сильный удар кулаком уже чуть ниже ребер. Почки, и так почти отбитые умелыми ударами палачей, взорвались болью, от которой я чуть не потерял сознание. Он мне еще что-то говорил между ударами, но слова разбирать уже не получалось.
Только и оставалось, что пытаться согнуться и защитить наиболее уязвимые части тела. Обрадованный зек бил по мне без перерыва, даже особенно не целясь, тоже отлично понимая, что ответить ему
У него был вполне реальный шанс забить меня насмерть, но кто-то отпихнул его в сторону, не дав продолжить. Глотая ртом воздух и слабо соображая от продолжавшей прокатываться по всему телу боли, я чуть выглянул из своего укрытия, не представляя, кто меня решил защитить и зачем. И почему-то даже не удивился, увидев нависшего прямо надо мной бригадира, глядевшего на меня со смесью раздражения и удивления. Ему явно хотелось увидеть, как меня забьют до смерти, даже самому лично пару раз ударить, но точно так же ему хотелось оставить меня в живых для чего-то другого.
И даже сейчас, удерживая зеков на расстоянии вытянутой руки от меня, он колебался, не зная, чего ему хочется больше.
– Какого черта? – неожиданно рявкнул он, выбрав второй вариант, - Не прошло и трех часов, а ты уже успел в драку влезть? Как это вообще понимать? Что здесь произошло? Мне скажет хоть кто-нибудь из вас, козлов?
Толпа начала очень быстро рассеиваться, и при этом ни один из только что оравших в полный голос и требовавших новых ударов, не смотрел ни на меня, ни на бригадира, а только спешили отвернуться и всем своим видом показать, что происходившее их совершенно не интересует. Очень быстро мы оказались практически наедине, если не считать того, что были в забитой людьми казарме, хотя ни один из них не обращал на нас внимание.
– Хорошо! – рявкнул бригадир, нисколько не удивленный таким поворотом, – тогда вы сами объясните, что здесь случилось? Только без своих постоянных баек, правду я все равно узнаю. И если она будет отличаться от того, что я сейчас услышу, вы очень сильно пожалеете, помяните мое слово.
– Прописку устраивали, господин бригадир, - последние два слова Сухой особенно выделил интонацией, сильно гнусавя из-за разбитого носа. Кровь оттуда продолжала идти, и он к лицу прижимал тыльную сторону ладони.
Красная жидкость скатывалась по пальцам, собираясь на ногтях в небольшие капельки, после соскальзывающие на пол.
– Кому именно? – не без иронии поинтересовался допрашивающий, окинув взглядом нас обоих.
Мы оба выглядели побитыми, а догадываясь об особенностях местных традиций, я был уверен, что «прописанный» и должен так выглядеть. Сухого же этот вопрос неприятно задел, так как, по идее, для него это должно быть развлечением и никаких потертостей для его внешнего вида быть не должно.
– Новенькому… - процедил сквозь зубы бывший заключенный, бросив в мою сторону злобный взгляд и усаживаясь снова на свою кровать. Бригадир просверлил его взором, но подняться не заставил. Тогда он повернулся ко мне и живо поинтересовался, что же случилось уже по моему мнению.
– Новенький оказался слишком строптивым? – спросил он прежде, чем я успел рот раскрыть. Сухого при этом снова передернуло, но вмешиваться он не стал, только, глядя через плечо бригадира мне в глаза, один только своим видом обещал страшные муки, если я сейчас начну рассказывать то, что же было на самом деле. К тому же слышал нас не только бригадир, я в этом был уверен. Слушали нас все, кто был рядом, а позже об этом разговоре вся казарма знать будет. И слава стукача была мне совсем не нужна. Любые операции, про которые я уже вскользь слышал, проводились за пределами охраняемого периметра, а значит, с оружием в руках. Потом, может, и докажут, если вообще будут разбираться, что пуля не была случайной, но от этого мне легче не станет. Вздохнув, я только кивнул головой.