Сумерки эндемиков
Шрифт:
Парапитек маячил то на камнях, то внизу, запуская длинные конечности куда-то далеко под обломки и тут же отдергивая их назад. Собравшиеся, казалось, стремились как можно скорее закончить со всем этим и отбыть куда-нибудь подальше переждать непогоду.
При моем появлении из заросшего травой разлома одинаковыми движениями вылетели одна за другой несколько фигур. Они сразу рассеялись далеко в стороны, уйдя с головой в траву. Мне еще на подходе показалось странным и каким-то удивительно знакомым то, с какими
Терапод обыкновенно плохо переносил падавшую сверху воду. Сказать иначе, просто терпеть ее не мог. В особенно ненастные дни они являли собой вид смертной болотной тоски, они даже на водопое держались не так, как все. Я сразу понял их затруднение: все, что оставалось доступным взору, это самый кончик широко всем известного здесь короткого хвоста. Все же остальное в силу рельефа и набежавшего щебня находилось вне пределов досягаемости. Парапитек вился вокруг этого рельефа мухами, рассерженно фыркал ухоловами, бегал от одного камня к другому, как заевшая на одном месте пластинка повторяя один ряд возмущений, но процесс не двигался. Наименее обремененные благоразумием пытались достать Батута за ноги, но это дорого обошлось каждому из них. Взрыв ярости под камнями и серии новых раскапываний чередовались с глухим сдавленным воем, не обещавшим ничего хорошего. Батута спасло не столько мое появление, сколько то обстоятельство, что лапы добычи до сих пор сохраняли свободу действий. Ритуальность отношений животного на охоте была не соблюдена, и такой добычей будут пользоваться в последнюю очередь. Серьезному противнику, чтобы лишить возможности передвижений, они разбивали задние конечности. С учетом численного перевеса самого терапода, потом никто уже не представлял для них опасности. Однако тут задние лапы еще предстояло достать. Широко известная невероятная крепость организма больших мато здесь была ни при чем, конечно. Камни легли так, что теперь держали один другой.
Завидев меня, парапитек взял тайм-аут. Я никогда не доверял никаким сколь угодно глубоким аналогиям и впечатлениям от поведения представителей чуждой биологической организации, какой бы высокой та ни казалась,
На фоне уходящего дня я был виден, как на ладони. Этого было лучше не делать, но мне было уже плевать. Батут попался на обычную уловку парапода. Всех подробностей было не разглядеть, но на этот раз питеку определенно изменило чувство меры. Многокилограммовые глыбы не оставляли никаких шансов.
Перебравшись к камням ниже, я с удовольствием освободился от лямок бесполезного самострела, по привычке все равно пристраивая его на расстоянии вытянутой руки. Как дела, спросил я, осторожно опускаясь на корточки рядом с амбразурой, откуда выглядывала морда Батута, хищная, наглая и до предела недовольная.
У Батута при всех его недостатках было одно несомненное достоинство: он никогда не говорил много. Я держал руки на виду, давая возможность сориентироваться в знакомых интонациях, хоть и не мог вспомнить, слышал ли он когда-нибудь мой голос прежде. Вопрос был из категории «добрый день». Батут не отреагировал никак.
Едва видимый из-за щебня, он больше не ворочался, то ли собираясь с мыслями, то ли терпеливо ожидая, когда все кончится и он пойдет домой, к яблокам. Ему явно надоело здесь лежать.
Я щурил глаза, пытаясь заглянуть и оценить, как далеко все зашло, но без особого успеха. Гостеприимство Батута испытывать не стоило. Он не был похож на того, кто лежит с переломанным костным остовом. С другой стороны, все они, и мато, и весь остальной вымирающий мир вот с точно таким же каменным терпением, волоча за собой сгустки лап, раздробленных питеком, под его радостное гуканье могли ползком пробираться в направлении родного дома.
Я на всякий случай поднялся на ноги. Осмотревшись, опустился снова, и стал думать. Это был первый в моей практике дипломированного специалиста, профессионального психотерапевта нестадных экзоморфологических образований и систем случай самостоятельного оказания врачебной помощи. И меня это не радовало. Батут решительно заворочался, принимаясь выбираться.
Были еще несколько порезов на пальцах, оставленных стекловолокнистым тросом. У меня до сих пор на сильном холоде синели шрамы. Мой присущий моей натуре оптимизм на такую грубую действительность рассчитан не был.
Конец ознакомительного фрагмента.