Сумерки империи
Шрифт:
Но больше всего я злился, когда мы проходили по какой-нибудь деревне. В каждой из них женщины и дети выбегали на улицу и глазели на меня, а когда разносился слух, что ведут диверсанта, который собирался сжечь и взорвать всю округу, все начинали улюлюкать и осыпать меня проклятьями. Лица местных крестьян казались вполне добродушными, но они буквально взбесились от того, что в их краях появился какой-то диверсант, намеревавшийся все предать огню. Когда они видели меня, в глубине их дремучего сознания оживали смутные воспоминания о Войне за пфальцское наследство [92] и бесчинствах, которые в те годы творили в этих местах французы.
92
Эта война известна также, как Девятилетняя война, война Большого альянса и война между Францией и Аугсбургской лигой в 1688–1697 гг. Поводом послужили претензии Людовика XIV на земли Курпфальца после смерти его курфюрста. Стремясь не допустить усиления позиций Франции в Центральной Европе, Вильгельм Оранский, главный противник Людовика, собрал коалицию почти всех европейских государств, кроме России, Польши и Португалии — т. н. Великий Союз. Война проходила во всей континентальной Европе, а также в Ирландии, Шотландии, Северной Америке и Гвинее. В 1690 г. французы полностью разорили Пфальц. В результате в этой области веками сохранялось враждебное отношение местных жителей к Франции.
93
Историческая область на северо-западе Франции на стыке Иль-де-Франс и Нормандии.
Я решил воспользоваться своим положением военнопленного и попросил, чтобы мне купили кусок хлеба. Жандармы сначала заупрямились, но поскольку они уже успели вывернуть мои карманы и присвоить обнаруженную у меня двадцатифранковую монету, конвойные, в конце концов, сдались и уступили моим настойчивым просьбам.
Кусок хлеба придал мне силы, и следующие три или четыре лье мы прошли довольно бодро, во всяком случае, мой страж не очень часто дергал за цепь, посредством которой он призывал меня к порядку. И вообще по пути отношение ко мне жандармов заметно смягчилось. Страх, внушенный им бургомистром, постепенно рассеялся. Выяснилось, что я не такой уж зверь, как им показалось в самом начале. По тону их разговоров я уловил, что настроение у них изменилось. Наконец они настолько успокоились, что жандарм, в кармане которого находился ключ, попросил своего товарища дальше вести меня в одиночку.
— Ну, конечно! — ответил "мой" жандарм.
— Тогда я поеду вперед, доберусь до Лиссунгена и нагоню вас в Лоренбурге, а если доберетесь туда раньше, тогда вы меня там подождете.
Он свернул на боковую дорогу, а мы продолжили путь по главной дороге и дошли до деревни. Здесь мой жандарм вдруг испытал непреодолимое желание освежиться. Это занятие, сопровождавшееся рассказом о моем задержании, продолжалось довольно долго, и жандарм, чтобы поспеть вовремя, решил прибавить шагу. Пока у меня были силы, я поспевал за ним, но вскоре усталость взяла свое, да еще моя нога вдруг стала неметь. Я начал отставать, чем навлек на себя поток ругательств и постоянное дергание за цепь.
— Я не могу угнаться за вашей лошадью, давайте замедлим шаг.
Однако он не откликнулся на мою просьбу, а, наоборот, пришпорил лошадь и пустил ее рысью. Я начал упираться.
— Если не будете идти как следует, я вам вмажу саблей плашмя.
— Только попробуйте.
Не успел я это сказать,
Жандарм мгновенно вскочил на ноги и бросился на меня. Но поскольку его лошадь оказалась рядом со мной, я инстинктивно сунул руку в седельную кобуру и выхватил пистолет.
— Сделаете шаг, и я выстрелю.
Он застыл, и мы какое-то время смотрели друг другу в глаза.
Все произошло настолько быстро, что нам обоим потребовалось время, чтобы опомниться.
Мне показалось, что теперь я стал хозяином положения. У меня появился пистолет, а жандарм был безоружным, при этом мы с ним были скованы цепью, и оба стояли на ногах.
Жандарму понадобилось несколько минут, чтобы осознать уязвимость своего положения и понять, что я держу его на мушке. Если бы я действительно оказался страшным диверсантом, он давно уже был бы мертв. Жандарм огляделся по сторонам, но мы были одни, и помощи ждать было неоткуда. Звать на помощь тоже не имело смысла, так как мы находились на поляне посреди леса, вдали от жилья и полей, на которых могли бы работать местные крестьяне.
Пока он пытался осознать эту очевидную истину, я размышлял над проблемой совсем другого рода. А не попытаться ли мне сбежать? Что с того, что пруссак держит меня на цепи, и у нас нет ключа от ее замка. Здесь нет ничего невозможного. Надо лишь придумать, как разбить цепь. Но как?
Размышлять об этом на главной дороге было опасно, в любой момент кто-нибудь мог появиться в этих местах, и тогда мне конец. Необходимо было срочно укрыться в лесу. Я заметил узкую тропинку, которая вела в глубь леса, и сказал жандарму:
— Надо нам перебраться в тень, но поскольку нас связывает цепь, доставьте мне удовольствие, слушайтесь меня во всем. За меня будет говорить этот пистолет. Если крикните, я немедленно прострелю вам голову. Идите вперед, так чтобы я вас видел, и не вздумайте оборачиваться, а то выстрелю в спину. Вы меня поняли?
Он промолчал, но я понял, что он на все согласен.
— Для начала, чтобы ничего здесь не оставлять, подберем вашу саблю. А чтобы у вас не возникло искушение напасть на меня, мы будем вместе пятиться назад, причем вы двинетесь только после того, как я потяну за цепь.
Все мои требования он выполнил точно и ловко, будто много лет отрабатывал эти движения. Я же, не подвергнув себя никакому риску, подобрал саблю и забросил ее как можно дальше.
— Отлично, а теперь идите вперед по этой тропинке.
Он вновь безропотно подчинился. Я в одной руке держал пистолет, подняв его на уровень жандармского плеча, а другой рукой, закованной цепью, вел на поводу лошадь.
Минут десять мы шли по тропинке, пока не наткнулись на груду красного песчаника. Я надежно зацепил повод за ветку дерева и велел жандарму сворачивать к груде камней. Мне показалось, что в этом месте будет удобно избавиться от цепи. Мы достаточно далеко отошли от дороги, лес был густой и можно было надеяться, что нас никто не услышит.
Для освобождения от цепи я придумал очень простой способ: положить цепь на большой камень и бить по ней другим твердым камнем до тех пор, пока она не разобьется.
Я нашел булыжник, который смог бы сыграть роль молотка, положил цепь на камень и сказал жандарму:
— Берите камень и бейте по цепи.
— Я ни за что не буду этого делать!
— Тогда я выстрелю.
— Стреляйте.
Я прицелился, но жандарм даже не отвел взгляда.
— Почему вы перестали подчиняться?