Сумерки (Размышления о судьбе России)

Яковлев Александр Николаевич

Конечно, съезд не сводился к разговорам вокруг моей персоны. Но полагаю естественным, что я остановился на эпизодах, касающихся меня, ибо это мои воспоминания и мои оценки. А во-вторых, было очевидно, что наиболее яро­стные противники Перестройки, сосредоточив свою критику на мне, на самом-то деле речь вели о Перестройке в целом. Сцепились фактически две партии. Только жаль, что органи­зационного размежевания не произошло. И в этом виноват в первую очередь я, если принять за исходную позицию тот расклад политических сил, который был летом 1990 года. На мой взгляд, тогда сложились благоприятные возможности для создания второй партии. Должен с горечью признаться, что проявил тогда личную слабость, не сумев оценить

в пол­ной мере историческую необходимость такого шага.

Вернемся к съезду. В общем-то, на нем преобладали вы­ступления серые, безликие, бессодержательные. Что касает­ся руководства партии, то наиболее замшелые отчеты пред­ложили съезду члены Политбюро Лигачев и Крючков. Они клялись в вечной верности Перестройке и лично Горбачеву, но утверждали одновременно, что Перестройка должна но­сить социалистический характер, то есть предлагали новую химеру. Лигачев говорил, что он «поставлен в центр полити­ческой борьбы» за свою «неуступчивую позицию в отноше­нии подлинного социализма». Он бросал камни в огород Гор­бачева, не называя его по имени, критиковал Перестройку за «безоглядный радикализм, импровизации, шараханья», кото­рые мало что дали за последние пять лет Перестройки. Он, не колеблясь, включил общечеловеческие ценности в соци­алистические и тут же критиковал перестроечную политику за забвение классовых подходов. Все это было довольно скучно.

Конечно, были на съезде речи, идущие от разума, проник­нутые заботой о стране, ее будущем. Солидно звучали вы­ступления Бориса Ельцина, Давида Кугультинова, Леонида Абалкина, Геннадия Ягодина. Ельцин, кстати, сказал, что «на этом съезде стоит вопрос, прежде всего, о судьбе самой КПСС. Если говорить точнее, здесь решается вопрос о судь­бе аппарата верхних эшелонов партии. Вопрос стоит исклю­чительно остро. Найдет ли в себе силы аппарат КПСС ре­шиться на перемены? Использует ли он тот последний шанс, который дает ему этот съезд? Или да, или нет».

Прекрасно прозвучало выступление Михаила Ульянова. Он открыто бросил упрек «вечно вчерашним». Обнажая мышление подобного сорта деятелей, Ульянов сказал: «Эх, хорошо бы вернуться назад, к железной руке, к единообра­зию и однообразию, к стройным рядам, где никто и пикнуть не смел! Нет уж, упаси нас Боже от еще одной железной руки! Ничего эта рука, кроме крови, репрессий, реакции, нам не принесет. ...Мы хотим жить по законам и здравому смыслу».

Итак, закончился последний съезд партии, правившей страной более 70 лет. Сегодня осталось только осмысливать то, что же произошло тогда, летом 1990 года, если посмотреть на события с точки зрения исторической. Начать с того, что от XXVIII съезда КПСС некоторые ожидали суда над Пере­стройкой. Однако ни судом, ни анализом ее он не стал. Су­ществуют две крайние оценки съезда.

Первая: «ничего особенного не произошло...» Простите, как это? Первый за 60 с лишним лет съезд, на котором шла реальная, напряженная политическая борьба. Подобного съезда не было никогда на памяти советских людей. Одно это — уже особенность глубокого смысла. В тоталитарном режиме появилась глубокая трещина. Огромно его междуна­родное значение. Развалилась партийно-государственная ор­ганизация, замышлявшая затащить через насильственные революции все человечество в лоно мирового коммунизма, то есть в царство насилия и одномыслия.

Другая: «съезд завершился, не дав ответа...» Оценка весь­ма распространенная и «справа», и «слева» (с разной, естест­венно, расшифровкой, на что же не ответил съезд). И во многом верная, но все же не до конца честная, означающая, на мой взгляд, только одно: интеллектуальное иждивенчест­во. Взыскующий ответа да предложит его! Да и по рогоже золотом не шьют.

Было два духовных полюса съезда. Один — дремучий, не­пробиваемый догматизм, немало представителей которого не владели даже партийным «волапюком», явно не понимали смысла многих произносимых на съезде

формул, но, тем не менее (а возможно, именно поэтому), непоколебимо уверен­ных в своей, и только в своей правоте. Общеизвестно, что особенно громко гремят пустые бочки.

Другой полюс — нигилизм, преисполненный голым отри­цанием всего и вся. От подобного радикализма за версту не­сло разбойным большевизмом и авантюризмом.Очень уж бросалось в глаза практически полное отсутст­вие действительно методологически корректного анализа. Да что там, очевиден был острейший дефицит даже элементар­ного анализа, который нередко подменялся или бурными, да­же буйными эмоциями, или нудными самоотчетами, терри­ториальными или ведомственными жалобами. Заметно было и неприятие на съезде искренности, мысли, интеллекта. Один из многих парадоксов съезда: при голосованиях на­ибольшее количество «черных шаров» собирали наиболее известные и по-своему яркие люди. Конечно, легче голосо­вать за неизвестных. Вот так, «демократически» избираются дураки и демагоги, палачи и диктаторы. Мы до сих пор спо­собны совершить подобное из-за нашей стадной неразборчи­вости. Потому и развивающаяся в стране демократия вполне может породить урода, то есть авторитаризм.

Под давлением общественности была изменена редакция б-й статьи Конституции СССР. Монополии партии на абсо­лютную власть в стране был положен конец. Отныне КПСС могла действовать только в рамках Конституции и законода­тельства, наравне с другими партиями. И пусть соизмеримых соперников не оказалось, важен сам принцип. В юридиче­ском и политическом отношениях КПСС совершила акт «от­речения от престола».

В историко-концептуальном плане мартовско-апрельский выбор одержал победу. К сожалению, далеко не полную, по­скольку организационно не породил силы, способной про­должить Реформацию на новом этапе и в новых условиях. В то же время верхушка номенклатуры точно определила свою тактическую линию, она объявила открытую войну преобразованиям, борьбу, не исключающую разжигания гражданской войны. Это в программных мечтах. А в жизни, если посмотреть на проблему стратегически, большевист­ская партия на XXVIII съезде умерла, хотя идеология боль­шевизма еще жива, удобно устроившись в чиновничье-бю- рократическом болоте государственного управления, кото­рый запузырился сегодня реставраторскими тенденциями.

Глава пятнадцатая

МИХАИЛ ГОРБАЧЕВ

Сегодня-то можно смеяться над нашей наивностью, судить и рядить, поучать нас задним числом и поражаться нашей неумелости. Но, скажите на милость, где те пробирки или теплицы, в которых выращивают «подлинных реформато­ров», все знающих и все умеющих, безошибочно прорицатель- ных, и в то же время в какой еще стране мира практически произошел ненасильственный поворот от тысячелетнего са­модержавия к свободе? Да и нас, реформаторов, система го­товила к верной службе советскому социализму, а вовсе не к его ниспровержению. Вот почему новые дороги мы пытались вначале проложить по вязкому болоту социалистических ил­люзий, которые принимали за твердый грунт.

Автор

Много различных сказок сложено о том, как Михаил Горбачев избирался на пост Генерального секре­таря. Называют имена претендентов, которые якобы фигури­ровали на Политбюро, например Виктора Гришина, Григория Романова и других. Я расскажу только то, что знаю, как один из участников этого незаурядного момента истории.

Начну с того, что на заседании Политбюро, определявше­го нового лидера, не было никакой разноголосицы, хотя бли­жайшее окружение усопшего Черненко уже готовило речи и политическую программу для другого человека — Виктора Гришина. Однако жизнь потекла по другому руслу. Кандида­туру Горбачева на Политбюро, а потом и на Пленуме 11 мар­та предложил Андрей Громыко. На заседании ПБ его тут же поддержал Гришин — он понял, что вопрос предрешен. Вы­ступили все члены и кандидаты в члены Политбюро — и все за Горбачева.