Сумерки (Размышления о судьбе России)

Яковлев Александр Николаевич

Особенность горбачевского характера — способность во­одушевляться, загораться на новое дело. Это хорошие каче­ства, от которых, казалось бы, «рукой подать» и до эмоций, выражающих сопереживание, сострадание. К сожалению, примеров последнего маловато, а вот демонстративного от­сутствия такого сострадания хоть отбавляй. Когда ряженые патриоты, особенно из писателей, «достали» меня ложью, я не выдержал и унизился до письма к Михаилу Сергеевичу с просьбой унять эту шпану. Говорю «унизился», ибо Горбачев и сам бы мог дать всему этому потоку грязи политическую оценку, которая была бы весьма дальновидной, но он не сде­лал даже попытки утихомирить политическое быдло, которое

потом развернуло злобную кампанию и против него самого.

На этот раз он сказал: «Ну, давай я позвоню Бондареву». Горбачев, особенно его супруга, обожали его. Я ответил, что этого делать не надо. Вопрос не только мой. Дело-то в посте­пенном расширении идеологической платформы реставра­ции. Так потом и получилось. Подобная платформа была сформулирована и опубликована перед мятежом 1991 года под названием «Слово к народу».

Кстати, Бондарев, создав правдивые и талантливые книги о войне — «Горячий снег» и «Тишину», — занял впоследст­вии мракобесную позицию. Почему так случилось, что писа­тель гуманистического направления оказался в хвосте обще­ственного развития? К сожалению, все очень просто. На съезде писателей в июне 1986 года, том самом, на котором решался вопрос о руководителе Союза писателей, столкну­лось несколько мнений. Прежний глава Георгий Марков не хотел оставаться на этом посту, да и побаивался, что его за- голосуют. Егор Лигачев поддерживал Маркова, хотя допус­кал возможность и другого варианта. Возникла фамилия Бондарева, но разговоры с писателями показали, что он тоже может не пройти. Да и я сильно сомневался в его способнос­ти стать объединяющей фигурой в коллективе единолични­ков — коллективе сложном, непредсказуемо изменчивом в настроениях, предельно субъективном в оценках. И очень падком на публичные признания, награды и звания.

Впрочем, эпоха повального орденопопрошательства про­должается и сегодня. Когда смотришь на нынешний парад «орденопросцев», то настроение падает до предела. Грабли те же самые. И слова благодарности «в ответ на заботу» по­чти те же. Никак не приходит понимание того факта, что ор­дена даются чаще всего не за заслуги, а за верность царю, президенту, за совпадение взглядов с властью. Орден даю­щий тоже доволен — может орден дать, а может и не дать. Кстати, мы пытались переломить эту давнюю традицию, по­казать какой-то пример. При Горбачеве никто из руководст­ва не получил ни одного ордена. Так было решено на Полит­бюро. И вообще поток награждений резко сократился.

После долгих поисков остановились на кандидатуре Кар­пова, который в то время не примыкал ни к одной из груп­пировок. Теперь примыкает — возносит Сталина. Он и был избран. С тех пор Бондарев затаил обиду. Кстати, у меня в библиотеке есть повесть Бондарева «Горячий снег» с его дарственной надписью и благодарностью за помощь в изда­нии этой книги. Против ее издания выступало Главное по­литуправление армии и флота. Оно считало, что в «Горячем снеге» недооценивается роль старших командиров, особен­но генералов, в боевых действиях. Видимо, в то время забыл Бондарев иронические строки Твардовского, что «города сдают солдаты, генералы их берут». И написал в книге так, как было.

Вспоминается мне и 5-й съезд кинематографистов. Шум­ный, острая сшибка между «аксакалами» кинематографии и молодежью. Иногда говорили по делу, чаще сводили сче­ты. Но одна особенность съезда преобладала над всеми дру­гими — это стремление демократизировать обстановку в киноискусстве, освободиться от давления цензуры и всяко­го начальства. Я на том съезде представлял ЦК. Заранее до­говорились с Горбачевым, что выборы должны быть пре­дельно демократичными.

—

Итак, уважаемые делегаты, кого бы вы хотели избрать своим руководителем? — спросил я.

Молчание. Люди уже привыкли к тому, что имя «первого» произносит ЦК. Молчание затянулось. Тогда я сказал:

— А что, если Элема Климова? Или кого-то другого?

Я почувствовал, что в зале повисло удивление. Элема ува­жали. Молодой и смелый художник. Находился как бы в ря­дах духовной оппозиции. Предложение оказалось неожидан­ным. Решил помолчать, чтобы дать время подумать, преодо­леть растерянность.

Наконец, Ролан Быков назвал имя Михаила Ульянова.

— Прекрасная кандидатура, — сказал я и попросил про­должить выдвижение кандидатур. Наконец люди поняли, что им предлагается действительно самим избрать себе руково­дителя. Встал Ульянов и отвел свою кандидатуру, сказав, что предложение о Климове является очень удачным. Элема из­брали, насколько я помню, единодушно. Об этом съезде еще долго гудела общественность.

Возвращаюсь снова к реакции Горбачева на не свои пере­живания. Геннадий Зюганов публикует в «Советской Рос­сии» 7 мая 1991 года статью «Архитектор у развалин», кото­рая потом сделала ему карьеру в стане большевизма. Фор­мально статья была обо мне, а на самом деле ее острие было нацелено на Перестройку. Михаил Сергеевич не произнес по этому поводу ни слова, видимо обидевшись, что слово «архитектор» было отнесено не к нему. Он так и не понял, что замысел этой статьи заключался еще и в том, чтобы столкнуть Горбачева со мной, что и было достигнуто.

Теперь Зюганов возглавляет компартию России, пытается перестроить ее, то есть по-мичурински вывести из огурца еловую шишку. С делом справляется хорошо, поскольку пар­тия разваливается. Несмотря на странное молчание Горбаче­ва, некоторые газеты критически откликнулись на статью Зюганова. Особенно резкой и развернутой была статья «Впе- ред-назад» Игоря Зараменского (тоже работника партап­парата), опубликованная в «Советской культуре» 3 августа 1991 года. Автор пишет, что «Г. Зюганов внес яркий вклад в кампанию «охоты за ведьмами» в КПСС. Его развязное, со­вершенно бездоказательное, достойное стыда и сожаления открытое письмо А.Н. Яковлеву под многозначительным на­званием «Архитектор у развалин» более всего подчеркнуло, насколько высока готовность консерваторов пожертвовать будущим партии ради своих целей».

Горбачев заметно тушевался перед нахрапистыми и гор­ластыми, но в то же время понимал, кто есть кто. Мне это понятно. Я тоже теряюсь перед демагогией. Ответить хочет­ся, но противно. Я помню один из новогодних вечеров у Гор­бачева на даче. Присутствовали только члены ПБ. Все было мило. Раиса Максимовна старалась создать раскованную об­становку, снять вполне понятное напряжение, особенно у жен членов Политбюро, многие были тут впервые. Оказыва­ется, по давно заведенному порядку каждый должен был произнести тост. И сразу же потекли хвалебные всхлипы в адрес Горбачева. Одни слаще других, хотя были и сдержан­ные речи.

Но всех превзошел Крючков. Он испек такой сладкий пи­рог, что на нем уместились все мыслимые и немыслимые до­стоинства и геркулесовы усилия Михаила Сергеевича по строительству «образцового демократического государства». Кружева плел витиевато, смотрел на всех прищуренными во­роватыми глазками и нисколечко не смущался. Подняв голо­ву от стола, я наткнулся на глаза Горбачева, в которых пля­сала усмешка. После обеда Михаил Сергеевич подошел ко мне и сказал: «Не обращай внимания». Но прошло не так уж много времени, и подобострастие Крючкова легко перешло в крючковатый нож в спину Горбачева.