Сумерки (Размышления о судьбе России)

Яковлев Александр Николаевич

В конечном счете, обе верхушечные партии на выборах 1999 года сошли с политической арены, как это и прогнози­ровалось в моих выступлениях в самом начале их образова­ния. Я вообще не верю в жизнеспособность верхушечных партий. В этих условиях продолжал настаивать на том, что другого пути спасения демократической ориентации России, кроме объединения всех демократических сил в единую пар­тию демократического содержания, нет.

24 ноября 2001 года состоялся Учредительный съезд объ­единенной социал-демократической партии России. В мае 2002 года партия была официально зарегистрирована. Я ушел из руководства партией, оставшись членом Политсовета, хо­тя основной костяк новой партии составили члены Партии социальной демократии, лидером

которой я был.

Обстановка на телевидении усложнялась. Финансирова­ние снижалось. На одном из совещаний у Черномырдина вы­яснилось, что денег на следующий, то есть 1995 год будет вы­делено всего на четыре часа вещания. Я не мог согласиться с этим безумием. Не для того пришел в компанию, чтобы до­вести вещание до четырех часов в сутки. Подобная акция объективно была направлена против Ельцина, поскольку ве­ла к сужению демократического влияния на общественное мнение через телевидение.

Вот почему в начале марта 1994 года я обратился к Борису Николаевичу с предложением об акционировании «Останки­но», аргументируя свое предложение тем, что телевидение нуждается в качественном рывке, но при нынешнем финан­совом обеспечении такого рывка достигнуть невозможно. Кроме того, техническое оборудование изношено до преде­ла. Молодые и талантливые журналисты не хотят работать на первом канале из-за нищенской зарплаты. Я писал также, что финансовый капитал склоняется к идее акционирования канала и готов участвовать в этом.

Записка была встречена с осторожностью, особенно вер­хушкой правительства. Но предложение зажило своей жизнью, идея закрутилась и требовала того или иного реше­ния. Кстати, в самой компании уже лежало несколько проек­тов образования на базе «Останкино» акционерной компа­нии с контрольным пакетом акций у государства, разрабо­танных еще до моего прихода на телевидение. «Останкино» стали навещать бизнесмены, банкиры с предложениями о реконструкции компании, о возможных изменениях в схеме ее финансирования. Подобные сигналы получил я и от ра­ботников администрации президента. Из предпринимателей особенно активен был Борис Березовский. Он принес мне список возможных акционеров — руководителей крупней­ших банков. Разработка нового проекта шла долго и тяжело. Трижды по этому поводу я ходил к Черномырдину, дважды — к Ельцину. В правящем эшелоне в идее акционирования сом­невались все, но денег на содержание государственной ком­пании все равно давать никто не хотел. На одной из встреч я сказал Черномырдину:

— Профинансируйте хотя бы четырнадцать часов в сут­ки, и я прекращу разговоры об акционировании.

Но все мои увещевания и призывы разбивались о глухую стену, даже тоненьким писком не отзывались. Только однаж­ды, когда я был особенно настойчив и политически обострил оценку ситуации, Черномырдин схватил телефонную трубку и сказал министру финансов Дубинину:

— Ты сможешь выделить дополнительные деньги на со­держание первого канала?

— Нет, не могу.

— Почему?

— Денег нет.

— Но это политически необходимо.

— Тогда разрешите напечатать деньги.

— Я тебе напечатаю, — пригрозил премьер и положил трубку.

— Да тут еще чеченская война, — добавил он, обращаясь ко мне.

На том и расстались.

Без решения правительства я образовал самостоятельную радиостанцию «Голос России» и назначил ее председателем Армена Оганесяна. У правительства были другие планы на этот счет. Очередной мой «проступок» состоял в том, что я выдал лицензию на вещание телевизионной компании НТВ, которая работала без юридических прав, поэтому ее можно было закрыть в любую минуту. Я знал, что в правительстве готовится проект о преобразовании или даже закрытии НТВ. Острые передачи НТВ вызывали гнев аппаратных структур. Понимал, что наступил момент как-то спасать компанию. В известной мере это был вопрос и о судьбе демократии. В эти тревожные дни ко мне буквально прибежал руководи­тель НТВ Игорь Малашенко. Мы долго обсуждали

все аспек­ты сложившейся обстановки. Настроение Игоря было препо- ганым. Он попросил срочно подписать официальное раз­решение на вещание. Я сделал это. Новость побежала по улицам и переулкам, по канцелярским кабинетам. Тем же ве­чером мне позвонил Черномырдин и сказал:

— Ты допустил оплошность. Я и представить себе не мог, что все будет сделано в обход правительства! — А в конце разговора сказал, чтобы я нашел какую-нибудь зацепку, что­бы отозвать лицензию обратно. Я сказал, что юридических зацепок нет, все сделано по правилам. Хотя знал, что лицен­зию отозвать могу, да она еще и не была полностью оформ­лена.

— Ты сделал ошибку, ты ее и исправляй — таков был вер­дикт премьера.

Своего решения я не изменил, а время и события погаси­ли и эту проблему. Но в начале нового века она снова верну­лась в общественную жизнь и опять стала мерилом россий­ской демократии и политической культуры. Демократия по­терпела поражение — телевидение стало, как и в советское время, государственным.

Тем временем вновь вернулся к идее акционирования. Походил по разным кабинетам, а потом пошел к Ельцину и попросил его подписать указ по этому вопросу. Конкретные разработки были подготовлены. Поколебавшись, посомне­вавшись, задав несколько вопросов, он все же поставил свою подпись. При этом президент сказал мне:

— Я прошу вас не отпускать вожжи управления. Подпи­шу документ о назначении вас председателем Совета дирек­торов с широкими правами. Там соберутся люди с разными интересами, но руководство должно осуществляться пред­ставителем государства.

Я ушел в отпуск и не проследил за подготовкой тех доку­ментов, на основе которых формировались функции, компе­тенция, права и обязанности, иерархия подчиненности в сфере руководства компанией. В результате позиции предсе­дателя правления, то есть мои, остались сугубо номинальны­ми, до предела урезанными. От борьбы я уже устал в про­шлые времена, да и цели достойной не видел. К Ельцину не пошел, да и он не проявил особого интереса к происходяще­му. Не до того было.

К тому же большевики из КПРФ продолжали травить пер­вый канал. Они организовали против меня выступления вну­три компании. Бушевали бездельники. После серии митингов, на которых обвиняли меня в том, что через акционирование я разрушил «национальную святыню» и хочу превратить рос­сийское телевидение в космополитическое, я заявил о своей отставке, в том числе и с поста руководителя государствен­ной службы телевидения и радиовещания. Это была уже чет­вертая добровольная отставка в перестроечное время.

Пожалуй, в заключение телевизионной эпопеи стоит упо­мянуть еще о двух памятных событиях, случившихся в то время. Первое — приезд в «Останкино» Билла Клинтона в 1994 году. Он захотел выступить перед народом России в прямом эфире. В последние дни перед его приездом ко мне зачастили американцы — как из посольства, так и из коман­ды, приехавшей готовить визит. Все нервничали. Я как мог успокаивал американцев и своих доморощенных паникеров. Когда Клинтон приехал в «Останкино», я встретил его и Хил­лари в самой студии. Они отдохнули несколько минут, при­вели себя в порядок, и действо началось. Я представил пре­зидента и сказал несколько приветственных слов от имени компании.

Клинтон был в ударе. Он с воодушевлением говорил о своей поддержке демократии в России. Ему задали несколь­ко благожелательных вопросов, он ответил. На том все и за­кончилось. Мне сообщили потом, что президент США был доволен, прислал мне благодарственное письмо. Но из окру­жения российского президента на тоненьких ножках прибе­жал слушок, что Клинтона встретили слишком хорошо, пре­доставив ему трибуну для разговора со всем российским на­родом. Раздражало чиновников и то, что телезрители, судя по информации с мест, встретили выступление Клинтона теплее, чем ожидалось. Но это были всего лишь разговоры. Сам Ельцин оценил акцию положительно.