Сумерки свободы
Шрифт:
Идея Учредительного собрания была дорога не только интеллигенции, но и рабочим. Не тем хрестоматийным пролетариям, которых нам демонстрировали фильмы «Ленин в Октябре» или «Выборгская сторона», а настоящим рабочим Путиловского, Обуховского заводов, которые были опорной базой революции в пролетарской среде.
5 января 1918 года в Петрограде состоялась мирная демонстрация в поддержку собравшегося в Таврическом дворце Учредительного собрания. Рабочие, студенты, левая интеллигенция шли под знаменами Российской социал-демократической рабочей партии. В колоннах демонстрантов были рабочие Обуховского и Патронного заводов, с Выборгской стороны, с Васильевского острова… Выступление петроградских рабочих было продиктовано стремлением сохранить единство левых сил. Сознательные рабочие России понимали всю пагубность размежевания демократии, политического сектантства. Это трезвое и глубоко патриотическое понимание рабочими общности интересов демократической России отчетливо проявилось и ранее — в октябре 1917 года, сразу же после Октябрьского переворота. Тогда Всероссийский исполком профсоюза железнодорожников «Викжель» настаивал на создании «однородного социалистического правительства».
Тогда, в октябре 1917 года, возник первый в советской истории правительственный кризис. В своем заявлении вышедшие в отставку предупреждали, что сохранение однопартийного правительства в стране, где большинство еще не прониклось большевистской идеологией, возможно лишь средствами политического террора.
Дальнейшие события, к сожалению, подтвердили опасения старых большевиков.
Отказ от создания коалиционного правительства в октябре 1917 года был первым, еще бескровным актом сужения демократии. Впервые голос людей в сапогах оказался сильнее гражданского голоса. Неограниченная власть уже начинала дурманить голову. Когда 5 января 1918 года при повторной попытке вернуть революцию в русло демократии петроградские рабочие вышли на демонстрацию в защиту Учредительного собрания, против них были посланы войска. Учредительное собрание было объявлено «контрреволюционным» и разогнано, демонстрация рабочих расстреляна. Была упущена историческая возможность сотрудничества левых сил России в рамках демократически избранного парламента. Гражданский мир был отвергнут, ворота в трагедию гражданской войны открыты. Для поддержания власти теперь требовались не политики, а люди в сапогах — все в большем и в большем количестве. Героем времени становился Троцкий. «Россия, кровью умытая» являет миру новую, незнакомую прежде цивилизацию — цивилизацию сапог и кожаных тужурок.
У Н. В. Гоголя есть очень верное нравственное рассуждение, которое вместе с тем применимо и к политике: «Человека нельзя ограничить другим человеком, на следующий год окажется, что надо ограничить и того, который приставлен для ограничения, и тогда ограничениям не будет конца…»
Ограничение демократии и свобод в первые же дни революции (как, например, запрещение буржуазных партий и закрытие оппозиционных газет на второй день Советской власти) было опасно не только тем, что сосредоточивало в руках одной группы людей бесконтрольную власть, но и тем, что закрывало дорогу к легальному изъявлению несогласия. Насилие над демократией порождало сопротивление, сопротивление вызывало террор. Одна бездна призывала другую. И в этих безднах гибли не только миллионы безвинных, моральной пагубе было подвержено несравнимо большее число людей. На смену отвергнутых революцией привычных добродетелей и нравственных начал пришел унифицированный критерий добра и зла — классовая ненависть. Направленные в первые месяцы революции исключительно против тех, в ком видели эксплуататоров, — против «помещиков» и «капиталистов», они вскоре разлили свой яд и на другие классы и группы людей и в конечном счете обернулись против рабочих и крестьян. «Классовый антагонизм и классовая борьба отравили души людей страшными ядами — завистью, ненавистью, злобой. Отравлены и гибнут и души пролетариев и души буржуазии», — писал Н. А. Бердяев в книге «Христианство и классовая борьба».
Революция, лишенная защитных иммунитетов демократии, оказалась повернутой против самое себя. В ней обнаружилось то лицо, которого никто не предполагал.
В условиях насилия демократия утратила едва ли не главное из своих свойств — корректировать самое себя, выправлять ошибки, извлекать опыт из неверных шагов. А между тем об этих свойствах демократии были прекрасно осведомлены большевики. Один из примеров тому, как демократия корректирует ошибки и зло обращает в добро, является так называемое «дело Малиновского».
Р. В. Малиновский, рабочий, любимец Ленина, являлся лидером большевистской фракции в Думе. Историк большевизма и революции Борис Суварин пишет в монографии «Сталин. Исторический обзор большевизма», что Малиновский пользовался неограниченным доверием Ленина. Когда возникли подозрения, что он является агентом царской охранки, Ленин с негодованием отверг предостережение и даже пригрозил Мартову привлечь его за ложное обвинение к «суду чести». Малиновский, «отмытый» от всех подозрений, назначается заместителем Ленина в Бюро Социалистического интернационала. В сущности (интересные свидетельства на этот счет содержатся в воспоминаниях генерала Р. Заварзина, шефа охранки)
То, что Малиновский с 1910 года являлся одним из виднейших агентов охранки, стало известно лишь после Февральской революции, когда в руки Временного правительства попали документы Охранного отделения. Ленину пришлось давать показания по «делу Малиновского» в Чрезвычайной комиссии, созданной Временным правительством 26 мая 1917 года. Интересно вот что: отвечая на вопросы следователя, В. И. Ленин отмечал, что польза, принесенная провокатором, перевешивает вред. Эту же мысль подтверждает и жандармский генерал А. Спиридонович, говоривший, что работа секретных агентов нередко шла на пользу партии и во вред правительству. При всей кажущейся парадоксальности этих суждений они тем не менее верны. Ведь провокатор Малиновский произносил в Государственной думе от имени большевистской фракции речи, написанные или отредактированные В. И. Лениным, и тем самым содействовал пропаганде идей большевиков. Политический «навар» был значительно ценнее частного ущерба, нанесенного теми агентурными данными, которые Малиновский передавал в Департамент полиции. Даже зачаточная парламентская демократия России уже обладала свойством перемалывать зло секретной полиции в порох революционных идей.
Экономические результаты экономического насилия — «экспроприации экспроприаторов» (вариант этого лозунга — «грабь награбленное» — получил, пожалуй, даже большее распространение) не замедлили сказаться. Уже в мае 1918 года председатель Московского совета профсоюзов М. Томский сетует: «Падение производительности труда в настоящий момент дошло до той роковой черты, за которой грозит полнейшее разложение и крах».
Кризис проявлялся и в досадных мелочах: исчез керосин, спички, начались перебои с хлебом. Разочарование было не только в снабжении, но и в политике. Рабочий контроль, в котором идеалисты революции видели панацею от всех бед, оборачивался фикцией. Да и сами комиссары воспринимали контроль упрощенно, прежде всего с точки зрения уравнительно-делительного подхода. Горьковская газета «Новая жизнь» помещает письмо коммуниста, открывшего для себя неожиданную сторону контроля: «Я явился на завод и начал осуществлять контроль. Я вскрыл несгораемый шкаф, чтобы взять на учет деньги. Но денег там не было…»
Орган профсоюзов «Вестник труда», сетуя по поводу упрощенного понимания контроля, пишет, что большевики рассматривают переданную им промышленность как «неосушимое море, из которого можно без ущерба выкачивать бесчисленное количество благ».
Развал хозяйственных устоев несет в себе что-то апокалипсическое. Разрушительный лозунг «до основания, а затем…» проводится в жизнь с кошмарной последовательностью. Ломается даже то, что не представляет никакой опасности для новой власти. В мае 1918 года в Москве арестовывается И. Д. Сытин, недавно отметивший 50-летний юбилей своей книгоиздательской деятельности. До революции его любовно именовали «министром народного просвещения» — так много он сделал для народного образования. Сытина ценили Л. Толстой, А. Чехов, В. Короленко, М. Горький. Но людям в сапогах повсюду мерещатся заговоры, контрреволюция. По облыжному подозрению люди в кожаных тужурках волокут старика в ЧК. Потребовалось вмешательство М. Горького и В. И. Ленина, чтобы известного всей России человека оставили в покое. Однако его огромное, превосходно налаженное дело было разрушено, а сам Сытин разорен. А ведь книжки Сытина были самым популярным чтением в семьях рабочих и крестьян, на них росли и воспитывались дети народа. Неудивительно, что ликвидация неграмотности в Советской России шла с таким трудом и носила самый примитивный характер: не хватало букварей, учебников, самых простых книг.
Рабочие все активнее выражают недовольство развалом жизни. В марте 1918 года в Петрограде созывается Чрезвычайное собрание уполномоченных фабрик и заводов. Представители крупнейших заводов — Путиловского, Обуховского, Балтийского, Семяниковского и др., посланцы железнодорожных мастерских, электростанций, типографий, обращаясь к Всероссийскому съезду Советов, писали в принятой Декларации: «…Рабочие оказали поддержку новой власти, объявившей себя правительством рабочих и крестьян, обещавшей творить нашу волю и блюсти наши интересы. На службу ей стали все наши организации, за нее пролита была кровь наших сыновей и братьев, мы терпеливо переносили нужду и голод; нашим именем сурово расправлялись со всеми, на кого новая власть указывала, как на своих врагов; и мы мирились с урезыванием нашей свободы и наших прав, во имя надежды на данные ею обещания. Но прошло уже четыре месяца, и мы видим нашу веру жестоко посрамленной, наши надежды грубо растоптанными».
«Урезывание свободы», несмотря на протесты, продолжалось. Когда вслед за Петроградом и в Москве возник организационный комитет по созыву Всероссийской конференции уполномоченных от фабрик и заводов, это движение уже по опробованному ритуалу было объявлено контрреволюционным. Народ оказался в стане «врагов народа». Выступая на первом съезде совнархозов, Алексей Гастев попытался сказать правду об отношении рабочих к новой власти: «По существу, мы сейчас имеем дело с громадным миллионным саботажем. Мне смешно, когда говорят о буржуазном саботаже, когда на испуганного буржуа указывают как на саботажника. Мы имеем саботаж национальный, народный, пролетарский». Однако, затянутый с головы до ног в кожу, «военный коммунизм» был уже глух к голосу масс. Рабочие были вынуждены прибегнуть к еще не забытому в те годы средству защиты своих интересов — к стачкам. Волна забастовок прокатилась по фабрикам Москвы, Петрограда, Тулы, Брянска…