Сумерки в лабиринте

Волохина Наталья

Абсолютно пустая улица, свинцовая тяжесть сумерек и дикий страх, что вот – вот её схватит за плечо мертвая бабушкина рука, приказывали бежать, но ватные ноги не слушались.

Со стороны бывшего бабушкина дома, по проезжей части, шли люди. Они двигались колонной, как на первомайской демонстрации, следом ехали грузовики, в кузовах тоже стояли люди. Настя поняла, что выражение «волосы на голове встали дыбом» не фигуральное. Демонстранты были голые. Белые, разбухшие, как размокшее мыло, тела, огромные и безобразные, двигались, словно жуткие заводные

игрушки. Когда покойники поравнялись с остолбеневшей Настей, стало ясно – они её не видят.

Настена пристроилась в хвост колонны и скоро вместе со всеми дошла до старого кладбища, примостившегося возле заброшенного аэропорта. Она почему-то решила, что у них здесь очень важное дело. И не ошиблась. Теперь стало ясно, что ужас ужасов тоже существует. Почти все могилы оказались разрытыми, гробы развороченными, а трупы раздеты и выброшены из могил. Такие же неестественно белые, распухшие, как её спутники, только неподвижные. Надругательство над беспомощными телами, бесстыдно выставленные напоказ гениталии мертвецов, привели Настю в ярость: «Смерть безобразна, но беззащитна. Что ж это за сволочь тут вандальничала? Мразь!» И озадачилась: «Как же я их всех одна приберу? У меня и лопаты нет. А бабуля, как Юра, пугала, чтобы не просилась к ней».

Завязала в узел непослушные волосы и пошла искать лопату.

10 Глава

Телефон голосом китайской игрушки изображал Моцарта и затыкаться, похоже, не собирался. «На чем они там играют, когда звонки записывают? – разозлилась Настя. – Придется взять. Все равно, кроме меня некому. Что у них за кладбище такое, телефоны есть, а лопат нет. Ну, где же ты?» Аппарат лежал на рыхлой земле, выброшенной из могилы. Настя потянулась и наткнулась тыльной стороной ладони на угол тумбочки. Выругалась и открыла глаза. Точно, Сонька вчера нашкодила, звонок поменяла. То – то у неё морда хитрющая была, когда под предлогом «дай позвонить, а то мой сел», шарилась в её телефоне.

– Что, сволочь, звонишь убедиться, что шутка удалась? – хрипло поинтересовалась Настя.

– У меня все всерьез. А сволочью, даже и не припомню, кто меня в последний раз называл, – близко, будто лежал рядышком на кровати, сказал Андрей.

– Память короткая, – пошутила Настена. А сердце, совсем как недавно с Олежеком, заныло.

– Разбудил? У тебя выходной или Тамарка смилостивилась, расписание поменяла?

– От неё дождешься милости, как и от тебя, – и тут же поинтересовалась, – кстати, ты не знаешь, где у змеи находится яд?

– Железы у неё специальные во рту…

– Молочные?

– Ядовитые. От них канал идет к зубам. Когда кусает, надавливает на железы, и яд перетекает в зуб, а уж потом в жертву. Ничего ты о себе не знаешь.

– Зато ты, похоже, познал себя полностью, – отрезала Настя.

– Собачимся, как обычно, – вздохнул Андрей. – Ты мне приснилась.

Настя чуть было на автомате не ответила: «А ты мне нет», – но промолчала. Представила, как она рассказывает мужу сон

про кладбище, а он, как всегда, слушает только её голос, абсолютно не вникая в смысл слов, и зарылась с головой в одеяло.

– Соскучился по тебе, – пробился сквозь холлофайбер родной голос.

Так он был хоть немножко дальше. Говорил смело, точно зная, что не бросит свой блядский театр и не рванет к ней в Тьмутаракань. Он даже когда-нибудь осмелится снова сказать ей, защищенный тысячами километров, что любит. Телефон все стерпит. Безопасно.

– А мне приснилось, что мы женились. Я была пьяненькая и в мокрых пуантах, а ты, как обычно, на высоте. Но подпоил меня ты.

– Тоже, как обычно, – засмеялся Андрей. – Хочу потрогать твои кудряшки. Вижу, как наматываешь локон на палец.

Это было выше человеческих сил.

– Локон, – передразнила она. – Локоны у девочек в партере, а у меня кудри. Все, мне пора собираться.

Молчание.

– Алло! Отключился?

– Нась?

Удар ниже пояса. Нельзя её так называть, там, за тридевять земель, собираясь вернуться в следующей жизни. А может, и совсем не собираясь.

– Мне, правда, пора. Пока.

И быстро нажала отбой. Едва отдышалась, телефон зазвонил снова. Не вытерпев пластмассовой музыки, ответила:

– У тебя сегодня нет репетиции или девушка бросила?

– Репетиции – твоя епархия, а на девушек я пока не перешла. Хотя, чем черт не шутит, если ты вдруг согласишься, может, и попробую, – прокуренным басом сообщила Сонька.

– Дура ты! И шутки у тебя дурацкие, особенно про звонок.

– Не понравилось? – деланно удивилась подруга. – Не любишь ты Моцарта. Темнота! А что, Андрей звонил?

– Андрей, не Андрей, какая разница, – взвилась Настя. – Ты чего с утра трезвонишь?

– Договаривались, – обиделась Сонька.

– А-а-а! Нам же в баню! Ты номер заказала?

– Заказала, – все еще обижался бас. – На двенадцать.

– Все, бегу. Давай, пока. Да, Сонь!

– Чего?

– Не злись.

– Еще чего? На больных не обижаются, – заржала Сонька и отключилась.

Грудь у Соньки была красивая, но, по её словам, давно, когда Крупская была еще девушкой. А сейчас две здоровенные дыни уныло глядели в пол, приободряясь только в шитом на заказ бюстгальтере. На других частях тела мяса наросло непропорционально меньше, и дыни, покоясь на арбузике живота, все равно выделялись.

– Эх! – мечтала Сонька, намыливая зрелые плоды, – отдать бы половинку при разделе имущества моему Петюне. И ему хорошо, бабу надувную покупать не надо, и мне легче.

– Тогда еще кой-чего придется положить в довесок, – засмеялась Настя.

– Щас! А я чем писать буду?

– Молодец ты, курить бросила, – блаженно затянувшись, – похвалила подруга.

– Я много еще чего бросила. Тебе кто не дает?

– Так я, вроде, тоже. Петюню, вот, бросила.

– Я не о том. Мне тут недавно сон приснился, что в вашей конторе ремонт сделали. И стала она похожа на еврокурятник.