Сумерки в спальном районе

Алеников Владимир Михайлович

И вдруг оказывается, что Курочкина Эльвиру Рогову много лет обшивает. Даже после того, как Курочкина сюда переехала, Рогова продолжала к ней ездить, представляешь? Ну, и… Курочкина ко мне прониклась и договорилась с ней о показе. Так что я Эльвире Константиновне показывался… Монолог читал… Из Сэлинджера… Да… А знаешь, что Белинский писал о театре?

Кирилл откинул голову, закрыл глаза и, чуть раскачиваясь, словно произнося молитву, стал декламировать тихим, проникновенным голосом:

— Театр!..

Любите ли вы театр, как я люблю его, то есть всеми силами души вашей, со всем энтузиазмом, со всем исступлением, к которому только способна пылкая молодость, жадная и страстная до впечатлений изящного? Или, лучше сказать, можете ли вы не любить театр больше всего на свете, кроме блага и истины? Не есть ли он властелин ваших чувств, готовый во всякое время и при любых обстоятельствах волновать их, как вздымает ураган песчаные метели в безбрежных степях Аравии? Что же такое, спрашиваю вас, этот театр? О, это истинный храм искусства, при входе в который вы мгновенно отделяетесь от земли, освобождаетесь от житейских отношений. Вы здесь живете не своей жизнью, страдаете не своими скорбями, радуетесь не своим блаженством, трепещете не за свою опасность; здесь ваше холодное «я» исчезает в пламенном эфире любви. Но возможно ли описать все очарование театра, всю его магическую силу над душой человеческой?.. О, ступайте в театр, живите и умрите в нем, если можете!..

Он закончил, выдержал паузу, потом открыл глаза, посмотрел на Дашу, проверил, какое впечатление произвела на нее его декламация.

Она сидела ни жива ни мертва, впитывала каждое слово. Спросила пересохшими губами:

— И что было дальше?

— Дальше? — Он усмехнулся. — Оказалась, что Рогова точно такая же, как и все. Такая же дрянь! Ты права, она не взяла меня. Не захотела…

Его лицо покраснело, желваки заходили еще сильнее.

— Эта старая сука мне отказала. Из ревности, больше не из-за чего. Испугалась, что намного более молодой и талантливый вдруг так засверкает, что ее может затмить. Она же привыкла во всем быть на первых ролях. Ей надо, чтобы вокруг прихлебатели да бездари крутились. Типа этих… Фадеев, Погодин, ну, ты их видела… А мне она посмела отказать! Еще выговор с делала… Что-то там насчет профессионализма. Это мне-то!!! Гадина сраная!

Он замолчал, нервно курил, вспоминал детали своего злосчастного показа.

— Так, значит, она к тебе не приставала? — спросила Даша. — Ну… с ухом?

Она дотронулась до своей мочки.

Кирилл растерянно взглянул на нее. Пожал плечами:

— Нет. Это я все придумал. Столько о ней думал, мучился, что все эти детали сами по себе как-то стали появляться. Как она мочку откусила, ну, и все остальное… Так четко все представлял, что, наверное, в конце концов и сам во все поверил. Ну, в то, что я тебе рассказал…

Он улыбнулся такой жалкой, извиняющейся улыбкой, что у нее защемило сердце.

— Знаешь, придумал себе вроде как игру… А потом так заигрался, что уже забыл, что это игра… Может, просто мне от

этого легче было… Они у меня всё время здесь сидели! — Кирилл сильно, с ожесточением постучал костяшками кулака себе по голове. — Все! И Сенечка с его мамочкой, и особенно эта сука, Рогова! Я ведь понимал, что так нельзя, невозможно допустить! Что она не имеет права продолжать спокойно жить после того, как она со мной такое сделала!Что я обязан ее наказать! Иначе чего я вообще стою!..

Голос его сорвался, он снова замолчал, откинулся на спинку кресла.

Стало очень тихо.

Спустя несколько минут, показавшихся ей вечностью, Даша решилась посмотреть на него. Он больше не курил, сидел с пылающим лицом, крепко сжатыми губами.

— И ты ее наказал? — спросила она. — Что ты с ней сделал?

Он резко подался вперед, посмотрел ей прямо в глаза горящим, безумным взглядом. Теперь на его лице играла победная, торжествующая улыбка.

— Сначала я думал ее взорвать! Весь этот ее гребаный театр! Поехал к дяде Мите, он знаешь какой специалист классный! Все что хочешь умеет. Может пластиковую бомбу сделать вот такого размера. — Кирилл выкинул вперед правую руку, показал большим и указательным пальцами, какая маленькая могла бы быть бомба. — А потом засунет ее в торт и пошлет кому надо!.. На день рождения, например…

Кирилл захихикал. Потом посерьезнел, продолжил:

— Короче, взял я у дяди Мити коробку с этим его «тортом» и в театр поехал. А когда уже подошел к театру, увидел, как туда Лешка Михайлов заходит… Я ведь по запарке про него позабыл совсем. Ну, в общем… передумал я. И потом хлопот очень много. Ведь такую коробку если б они открыли, считай, полздания нет. Ну, там педиков этих типа Погодина с Фадеевым… или еще там есть один голубой бездарь — Фролов… их не жалко, но остальных-то за что? Тот же Лешка Михайлов… Мы ведь с ним в одном отрывке играли. Еще на первом курсе. Так что я коробку с тортом обратно дяде Мите вернул. До лучших времен.

— И что же ты решил? — нетерпеливо спросила Даша. — Значит, она не покончила с собой?

Он, не отвечая, неспешно полез в карман, вынул перочинный ножик, нажал на кнопку. С неприятным лязгом выскочило длинное узкое лезвие. Даша вздрогнула.

Кирилл встал, вышел на середину комнаты, опустился на колени, с помощью ножика ловко приподнял одну из половиц в паркете. Даша настороженно следила за ним.

Под половицей оказался тайник. Кирилл сунул руку, вытащил оттуда несколько маленьких, не более трех сантиметров длиной, видеокассет. Широко улыбнулся:

— Сейчас кино посмотрим. Раз уж пошла такая пьянка…

Он тщательно уложил половицу на место, пересек комнату, достал из футляра видеокамеру. Вынул также кабель, умело подключил камеру к телевизору, вставил одну из кассеток.

С удовольствием прокомментировал:

— Я знал, когда снимал, что не зря это делаю… Что это понадобится… Вот видишь, пригодилось…

Потом вальяжно уселся рядом с Дашей и вытянул палец, чтобы нажать кнопку на камере.

— Смотри, любопытная ты моя!