Сумерки
Шрифт:
По заслугам наградил я Андрия Юршу рыцарским поясом, ибо поступки его были достойны рыцаря. За жизнь, которую он спас, я в долгу у него и, даст бог, доведётся ещё отблагодарить. Но твои деяния, поганец, были отвратительны, подлы, как грех, как змеиный яд. В воздаяние ты выпьешь чару, которую ты уготовил мне!
— Это не я, не я, это Заремба, не моя тут вина! — завизжал свояк патера Анзельмуса. — Ваша великокняжеская милость не захочет меня убить, я не соучастник, а раб, слуга, тень каштеляна.
Он упал на землю и, ползая на животе, хватался за ноги Свидригайла, а его широко раскрытые глаза тщетно искали милостивого взгляда государя или его советников. Всё было напрасно. Грозным оставалось лицо Свидригайла и Гольшанского, а Сигизмунд злобно ухмылялся, гладил бороду, и его маленькие
— Возьмите и влейте ему в горло! — сказал князь.
Биричи тотчас схватили ратника за руки и за ноги.
Один крепко зажал ему пальцами нос. И когда несчастный открыл рот, чтобы набрать воздух, влил ему в горло вино.
Андрийко украдкой выбежал из комнаты, примчался в свою светлицу, кинулся на медвежью шкуру, служившую ему постелью, и закрыл голову одеялом, чтобы не слышать криков умирающего.
XIX
Всю ночь метались по замку биричи и ратники, всю ночь за стенами носились комонники, разыскивая заговорщиков, но так никого и не обнаружили. И в городе биричи разыскивали и выслеживали Зарембу. Но и там он не появился. Его писарь заявил, что каштелян-де ещё днём выехал во Владимир, а оттуда направится в Польшу.
После перепоя и бессонной ночи Свидригайло, полный подозрительности, совал повсюду свой нос, сердился, бранил дворян, потом, призвав на помощь Танаса Носа, засел за послание прусскому магистру. Патера же Анзельмуса не велел пускать к себе на глаза. Было ясно, что патер хотел держать на небольшом посту при особе великого князя верного человека, ратника, писаря или сокольничего, чтобы в нужный момент воспользоваться его помощью. В противном случае, патер Анзельмус уж выпросил бы свояку пожалование либо должность при дворе. Знал ли он о покушении на жизнь князя, было неясно, но, вероятно, знал. Так смотрел на вещи воевода, а князья Чарторыйские, Гольшанский и Сигизмунд Кейстутович отвергали его предположение, правда, совсем по другим причинам. Они хотели убрать свидетеля их замыслов против великого князя и советовали задушить патера в темнице.
Но тут с ними заспорил Юрша, уверяя, что смерть духовника великого князя вызовет много толков, а это сейчас совсем не на руку государю, начинающему войну. Польские епископы, при помощи Рима, провозгласят патера святым Анзельмусом, а войну со Свидригайлом — крестовым походом.
Великий князь велел обыскать дорожную котомку патера. К великому удивлению, в ней обнаружили большую сумму денег. Доказательство измены было налицо. Оно-то и подсказало применить общеизвестное наказание: деньги Свидригайло велел разделить поровну между старым Спиридом и Андрием, а патеру всыпать сотню добрых ударов татарской нагайкой. После такого расчёта Анзельмус получил, как нищенствующий монах, свою сутану и кусок хлеба на дорогу, чтобы хватило до ближнего села по Владимирскому шляху.
Покончив с этим, великий князь велел выступать в Степань, где должно было собраться войско. Оборону Луцка Свидригайло поручил Юрше, а по желанию последнего при нём остались Андрийко, Горностай и Грицько. Все прочие вельможи и бояре, обязавшиеся нести военную службу, отправились вслед за Свидригайлом. Бедные двинулись сразу же, а богатые разъехались сначала по домам собрать ратников. По всей земле началась предвоенная суета, а в Луцке воцарилась скука и тишина.
После отъезда великого князя Юрша прежде всего призвал ратников Грицька, осевших в его волостях, и взял их на службу в замок. Пошли они охотно, — из Галицкой и Перемышленской земли стали прибывать вести, одна страшней другой, и возвращаться им туда нечего было и думать. Польская шляхта, вопреки воле короля, по собственному почину начавшая войну, зверски расправлялась с повстанцами. Боярам рубили головы, мужиков вешали, сажали на колы, четвертовали; повсюду заводили панщину и запрещали уходить от помещика, там где это не противоречило «Русской правде».
Галицкое боярство притихло, да и как можно бороться с таким сильным противником без поддержки великого князя Литвы и Руси? Некоторые были даже рады, считая, что лучше иметь одного смирного «крепака», чем десяток пусть храбрых и решительных, но
Наряду с такими вестями приходили и другие, шла молва о походе польских дружин на русские земли. На Холмщине, на Волыни, Белзчине войско разогнало городовые рати. Оборонялись ещё только Олеськ, Владимир и Збараж, но и эта оборона оказалась бестолковой и потому безнадёжной. Великий князь переписывался с королём, князья и бояре в Степань не торопились, а тем временем пали Владимир и Збараж. Правда, защитники сожгли их ещё до прихода поляков, и врагам достались одни пепелища, тем не менее небольшая трусливая толпа головорезов без труда победила более сильного и смелого противника. Недоставало порядка, никто не кликнул клич, чтобы объединить всех во имя дела. Да и не было такого дела, кроме княжьего, а он молчал. Вот почему всё и рушилось.
Слушая нерадостные вести, старый Юрша сжимал кулаки и клялся, что, пока жив, врагам Луцк не достанется. Он осмотрел каждый камень в стенах, в заборолах, велел наращивать на подзамчья валы, свозить смолу, топливо, олово, толочь порох, готовить стрелы, ссыпать камни для установленных на стенах метательных орудий. Ратники Грицька превратились вскоре, под умелой рукой воеводы, в настоящих воинов, которые ни в чём не уступили бы знаменитым на весь мир швейцарцам.
Андрийко же горел желанием помериться силами с врагом и окропить кровью своё рыцарское оружие. Удобных случаев представлялось множество. Услыхав о войне, немало хищной шляхты, собрав среди своих голодных земляков ватаги головорезов, двинулось на восток добывать мечом. Пользуясь тем, что в русских землях после татар издавна не было разбойников и никто их не остерегался и не был готов к обороне, они нападали среди глухой ночи на сёла, боярские усадьбы, монастыри, безнаказанно грабя и убивая. И вот посланный воеводой Андрийко, точно коршун на воробьёв, налетел на них во главе тридцати всадников на добрых конях. Весь июль гуляли они по Волыни, избегая встреч лишь с большими подразделениями, которые медленно подтягивались к Луцку. Редко случалось, что кичливые и жестокие насильники принимали бой. Обычно они либо убегали, либо предлагали за себя выкуп в виде половины добычи. Но юных мстителей нельзя было купить никакими дарами, и придорожные дубы вскоре покрывались подвешенными за ноги или за рёбра разбойниками, а на пустырях по ночам брехали лисицы и выли волки над разорванными на части лошадьми человеческими телами. Местные жители прятались по лесам, собирались в ватаги и помогали всячески Андрию, указывая, где прячутся «рыцарские стайки». И он появлялся с товарищами там, где никто не ждал, стремительно, точно лавина, нападал на противника и беспощадно-люто уничтожал всех и вся, вселяя ужас в рыцарей-хищников. Одни повернули назад, другие присоединились к королевским отрядам.
А Ягайло тем временем ждал во Владимире прихода великопольских полков. Держал он себя милостиво и, казалось, был склонен уважать русские порядки и православную веру. Передав, наконец, Федюшке Любаратовичу княжение над Владимиром, король двинулся с мазовецким князем Земовитом и многими польскими панами на Луцк. Он хотел ещё раз встретиться со Свидригайлом у Стыря, близ Луцка, и попытаться договориться непосредственно, но уже никто не верил в возможность согласия. Андрийко же, покрыв славой своё имя, вернулся в ожидании дальнейших событий в замок.