Сумма стратегии
Шрифт:
Дифференциально структурный темп можно определить как меру изменения внутреннего времени системы «операция». В этом смысле темп – характерное время, за которое изменяется структура позиции. Измеряется также в сутках и обозначает скорость разрушения структуры обороняющейся стороны.
Инновационный темп
Поскольку «внешнее время», определяемое через повторяющиеся события, и «внутреннее время», рассматриваемое как мера изменений, не могут быть однозначно синхронизированы, в любой достаточно сложной системе, будь то человек, океанский корабль или стратегическая операция, сосуществуют структуры, относящиеся к разным временам[111]. При очень большом рассогласовании времен система «теряет настоящее» и колеблется от
Итак, рассмотрим операцию как армию вместе с системой подготовки, уставами, снабжением и вооружением плюс механизм ее применения. Рассмотрим аналогичным образом замыслы противника. Проанализируем инновации – структурные элементы, положительно влияющие на эффективность операции, наличествующие у одной стороны, но отсутствующие у другой. Рано или поздно отставание будет ликвидировано, но время, необходимое для этого, выиграно и может быть использовано для обмена на ресурсы и территорию.
На практике всякая операция, как правило, в чем-то опережает «мировой уровень», в чем-то отстает от него. Вычислим внутреннюю десинхронизацию, характеризующую «потерю настоящего». Вычислим внешнюю синхронизацию, описывающую, насколько в среднем система обогнала время. Нормируем на единицу эффективности[112]. Тогда инновационный темп равен нормированной на единицу эффективности разности внешней и внутренней десинхронизации операции.
Инновационный темп представляет собой запасенное время: противник точно знает, что он должен сделать, чтобы уравновесить шансы, но такая работа требует времени.
Оперативно-тактический темп (темп как запасенный маневр)
Будучи синтезом правильного боя и маневра, операция проявляет характерные черты то одного из этих элементов, то другого. Прежде всего это касается так называемых кризисов, характеризующихся высокой неопределенностью динамики операции. Клаузевиц отмечал, что в моменты максимального напряжения сил столь многие факторы оказывают действие на исход сражения, что предсказать результат становится невозможным. Клаузевиц выделял единственный кризис боя переломный момент, преодолев который одна из сторон, безусловно, одержит победу. Вполне возможно, однако, что сам бой закончится раньше этого момента.
Операция, являющаяся совокупностью боев, имеет несколько локальных оперативных кризисов. Несложно показать, что в наиболее простом случае, когда для достижения цели операции необходимо одержать победы во всех частных боях, переломные моменты каждого боя являются точками кризиса операции. Заметим в этой связи, что если число боев в операции десять (что немного), а вероятность выиграть каждый бой составляет 90% (что бывает весьма редко), то шансы на успех всей операции не превышают 35%. Это накладывает на оперативное планирование требование сократить число боев, критичных для развития операции. В идеале таких боев не должно быть вообще.
Наиболее простая схема операции такова: прорыв, маневр, контрудар противника, отражение его, прохождение первой критической точки, развитие успеха до момента прохождения второй критической точки. Отметим, что фаза прорыва (разрушения статического гомеостаза системы «война») необходима и при отсутствии позиционного фронта или даже фронта вообще. Дело в том, что неприятельские войска в полосе операции обязательно должны быть связаны боем – в противном случае у противника обязательно найдется опровергающий вашу операцию маневр против фланга и тыла наступающей группировки.
А вот стадия контрудара противника проявляется
Эта динамическая схема является не только самой простой, но фактически и единственно приемлемой. Мольтке отмечал, что «план операции не может с некоторой уверенностью простираться дальше первого столкновения с главной массой неприятеля. Только профан может думать, что весь поход ведется по предначертанному во всех мелочах плану без отступлений и что этот первоначальный план может быть выдержан до конца»[113]. Заметим, что, исключая ситуации, когда противник явно «подставил» свои войска, столкновение с главными силами неприятеля состоится именно на третьей фазе операции.
Крайне важно понимать, что успех операции измеряется[114] именно на этой стадии.
Мольтке-младший при выполнении шлиффеновского плана ошибочно посчитал операцию удавшейся уже после Приграничного сражения. Однако в этот момент в стадию развития успеха вступал только марш-маневр правого крыла через Бельгию и Францию, но не вся «Битва за Францию». Для войны в целом «сбор урожая» начинался только после стадии контрудара, к которой Шлиффен подходил очень ответственно – как к генеральному сражению.
Та же ошибка была допущена штабом ОКХ при осуществлении планов «Гельб» и «Барбаросса». Выиграв огромный резерв на фазе маневра, немецкое командование всякий раз считало, что этого достаточно для победы. Во Франции противник действительно не смог организовать адекватного ответа, но даже в этом случае достигнутый успех был невелик, и для разгрома Франции пришлось организовывать новую операцию, то есть – тратить время и ресурсы. Что касается плана «Барбаросса», то он контрударом был, фактически, опровергнут. В целом, промахи планирования приводили немцев к «странным победам», при которых удавалось захватить территорию, но не разбить армию противника.
Итак, качество операции определяется на ее третьей фазе. Зададимся вопросом – а где накапливаются шансы для победы в генеральном сражении? Ответ однозначен: накопление «ресурса» осуществляется на фазе маневра. Некоторый выигрыш можно получить и на первой фазе, однако прорыв – это правильный бой, в котором велики затраты обеих сторон, причем наступающий, как правило, теряет больше.
Я был пощипан жизненными обстоятельствами, но чувствовал себя хорошо отдохнувшим и был готов вступить в генеральное сражение. Каково же было мое изумление, когда вдруг сработал ресурс, на который я вообще не рассчитывал. Этот ресурс был мой старинный и любимый друг Петька, так бесславно сбежавший от меня в казарму и остававшийся со мной в сети и в редких встречах. Он появился. Раскланялся с мамой и выволок меня на балкон. Там он курил, что было новостью, и предложил мне надеть погоны. Я смеялся от души. Это был парадокс. Я парадоксы любил, а Петька нет. Он спокойно и философски смотрел на меня и ждал, пока я закончу закатываться и стану слушать. Он предложил мне стать штабной крысой. Я уперся, что на договоре. «Демон на договоре, – произнес Петька, – ну хорошо», – и вскоре ушел. Я стал работать на военных и пользоваться военной же клиникой. Они пообещали поставить меня на ноги за три года, по-деловому и без воздевания рук к небу, как делали мои предыдущие врачи. Мне выдали инвалидную машину, и я быстро научился ее водить. У меня завелась вторая служебная коляска, встречавшая меня у входа с солдатиком. Я был готов служить военным и Родине всю оставшуюся жизнь. Сработала моя математика, стратегия и прочая аналитика. Удар, нанесенный жизнью, бизнесом и вузом, был отбит.