Сумрак в конце туннеля (сборник)

Аверин Никита

Прошел. Нет больше взглядов-прицелов, нет чужого присутствия, неизбывного и ненасытного голода. Я прошел. Вновь. Как и год назад. Два, три, четыре года… Только почему же удача до сих пор не вошла в привычку, не превратилась в уверенность? Наверное, знаю, почти убежден, что однажды вертихвостка Фортуна отвернется от меня. Она может сделать это в любой момент, ведь долгий день только начинается. Стоит ли просить ее об еще одном одолжении? Жаль, что Удача совершенно глуха к нашим мольбам… Впрочем, я не нуждаюсь н и в чьих подачках – и за это неверная своевольница до сих пор любит и оберегает меня.

* * *

Недолгая прогулка по вражеской территории подходит к концу. Дед прогулку всегда называет вылазкой, но я не люблю этого слова. Есть что-то унизительное в том, чтобы вылезать из-под земли и с превеликой осторожностью прокрадываться жалкие триста метров по хорошо знакомой, почти родной улице. Я – гуляю. Пусть так, с противогазом на лице и автоматом на плече, но выползком меня никто назвать не посмеет… Это моя земля.

Останавливаюсь перед книжным магазином «Британия». Он еще немного постарел за истекший год – пыль и увядание. Но стекла в витринах держатся, а витиеватая вывеска на английском языке хоть и покосилась давным-давно, но вновь не оправдала моих надежд на эффектное падение. Одноименный остров давно превратился в новую Атлантиду, отправившуюся ко дну, в этом я почти убежден, а неоновая вывеска никак не хочет послед овать тем же путем. Ну и ладно, зато благодаря ей я ни разу не пропускал нужный поворот. За «Британией» нужно свернуть направо и пройти через темный арочный туннель. Там, на финишной непрямой, меня ждет крошечное кафе.

Обидно, что в отличие от пафосного книжного «шопа», так тяготевшего к латинице, название кафешки на родном языке совершенно выветрилось из головы. Уцелевший осколок «Питерск…» ничего не будоражит в памяти. Питерский что? Или питерская? А может питерское? Прилагательное ничего не дает, никаких намеков. Жаль. Хорошее было местечко.

Долго не решаюсь войти. Нужно всего лишь потянуть тяжелую деревянную дверь и сделать шаг внутрь. Отчаянно ругаю себя за медлительность, но не могу сдвинуться с места. Это не трусость, хотя без страха здесь не обходится – зайти не сложно, тут не нужна никакая храбрость. Страшно разочароваться. Вновь. Почти так же страшно, как увидеть за дверью развалины и полуистлевшие костяки. Я пришел не за этим.

Пора. Берусь за пыльную металлическую ручку и сильным, уверенным движением тяну дверь на себя. Она со скрипом и явным неудовольствием поддается. Каждый раз обещаю прихватить на рандеву машинное масло, чтобы смазать ржавые петли, и каждый раз забываю. Склероз, возведенный в традицию.

– Ну, здравствуй, питерское нечто!

Внутри горят немногочисленные светильники и тихо играет музыка. Все та же протяжная и грустная мелодия, чарующая своей неземной тоской. О чем-то плачет одинокая скрипка. Негромкий, но напряженный женский голос, готовый в любой момент сорваться на крик, нашептывает старую историю на незнакомом языке.

В незащищенное лицо – противогаза больше нет – дует охлажденный кондиционером воздух. Забытая, запрещенная свежесть: в затхлых подземельях ветер давно не живет, а на поверхности он пропитан радиоактивным ядом.

– Рад вас видеть, – рыжий официант, только завидев меня, быстро устремляется навстречу. – Прошу, проходите.

Он приветливо улыбается, причем совершенно искренне.

Редкое качество для работников сферы обслуживания. Тем приятнее встретить исключение.

– Здравствуйте, – я киваю в ответ. Прежде чем последовать за официантом, ищу глазами вешалку. Она прямо за дверью. Легким движением скидываю ветровку – разве когда-то на мне была «химза»? – и оставляю ее болтаться на крючке. – Идемте.

Я без труда могу найти свой столик, но предпочитаю до конца насладиться установленным ритуалом. К чему спешить? Я пришел слишком рано, а она, как всегда, опоздает.

– Ваш столик, – рыжий жестом указывает на место возле огромного окна во всю стену.

– Спасибо.

Добродушный официант не спешит вручить мне меню, вместо этого спрашивает учтиво:

– Вам как всегда?

Здесь подают прекрасный греческий салат и просто восхитительные медальоны из свинины в терпком гранатовом соусе.

– Конечно, – энергично трясу головой. – Конечно!

– Что будете пить?

К мясу полагается красное вино, но стоит ли мучить себя условностями, когда на улице парит настоящий летний зной?

– Пиво. Любое разливное, – и быстро уточняю, коря себя за поспешность. – Любое разливное светлое.

Не думаю, что официант принес бы в жару темного, но лучше потратить несколько лишних слов, чем давиться не подобающим погоде напитком.

– А главное – холодное! – вот это уточнение точно лишним не будет.

– Немецкое или чешское? – рыжий с насмешливым видом продолжает исключать неправильные варианты.

Вздыхаю про себя – кто ж его просил играть в демократию? А мне теперь страдать нелегким выбором.

После недолгого раздумья принимаю решение, от которого царь Сол омон должен многократно перевернуться в своей усыпальнице:

– Хочу нашего.

Официант удивленно и слегка театрально изгибает брови, но отговаривать меня не спешит. Лишь что-то записывает карандашом в своем крохотном блокнотике.

– У вас же питерское заведение? – мне вдруг становится неловко от странного пассажа – ведь выбор-то совершенно идиотский. – Хочу соответствовать – буду пить ленинградскую «Балтику».

Я – дурак, вдвойне дурак. Не особо люблю отечественное пиво, а уж «Балтику» – меньше всего.

Рыжий смеется, не переставая писать:

– Как скажете.

Несколько секунд размышляю о собственном странном заказе, прихожу к выводу, что во всем виновата жара, и с облегчением откидываюсь на высоком, удобном стуле. Отсюда открывается замечательный вид на улицу – она небольшая, машины здесь редкие гости, зато прогуливающихся, никуда не спешащих прохож их – в достатке. Мне нравится наблюдать за людьми, особенно за счастливыми и беззаботными. Глядя на них, становится чуть светлее, я купаюсь в отблесках чужого умиротворения и покоя.