Сундук с серебром
Шрифт:
Она спустилась по крутому глинистому склону к самым дверям. Прислушалась: ничего не слышно. Дверь была не заперта, она вошла в сени. Дверь в горницу тоже была открыта. Большие блики лунного света лежали на полу и на стенах. Всюду валялись столярные инструменты. Лунная дорожка падала в сени и на лестницу, которая вела на чердак.
Мицка прислушалась снова. До нее как будто донеслось тяжелое дыхание.
— Яка, Яка! — позвала она вполголоса.
Никто не откликнулся. Она позвала еще раз.
— Ой! — донесся с чердака слабый голос, с трудом вырвавшийся из
Мицка поднялась на чердак и остановилась. Она вглядывалась в полумрак, где светились лишь лунные блики, проникавшие сквозь щели фронтона. Постепенно глаза привыкли к темноте. Она увидела, что на куче стружек в углу лежит человек, прикрытый одним пиджаком.
По скрипучим половицам она подошла ближе и нагнулась.
— Это ты, Якец? — спросила она.
На нее смотрел бледный, изменившийся Якец. Он лежал на боку; глаза его помутнели от боли.
Мицка присела рядом с ним, хлеб положила на пол, тут же поставила и бидончик с молоком.
— Что с тобой?
— Топором ударил, — простонал Якец. — В плечо.
— Очень больно?
— Очень. Кровь больше не идет, но жжет как огнем. Не могу рукой шевельнуть.
— И тебя никто не перевязал?
— Кто же?
В первую минуту Якец был так поражен появлением Мицки, что почти забыл про боль. Но когда он попробовал приподняться, чтобы заглянуть ей в лицо, он ощутил такую резкую боль, что застонал. Ему хотелось все ей рассказать, сотни слов вертелись у него на языке, но он не мог произнести ни одного. Только отвечал на Мицкины вопросы.
Мицка на минуту задумалась.
— Я принесла тебе молока и хлеба, — заговорила она опять. — Ты же ничего не ел.
Якец больше смотрел на нее, чем слушал. От избытка чувств у него перехватило горло, и он молчал.
— Давай я тебя перевяжу? — предложила Мицка. — А то рана загрязнится, еще умрешь, чего доброго.
— Спасибо! — обрадовался Якец. — Если ты можешь… было бы хорошо… — бормотал он в порыве благодарности.
Мицка ощупью спустилась в сени. Отыскав там грязную миску, она побежала к роднику, который находился шагах в двадцати от дома. Ключевая вода стекала по длинному желобу в новенькое корыто Мицка вымыла миску и набрала воды.
— У тебя нечем посветить? — спросила она, вернувшись.
— Нечем. Отвори оконце. Ночь лунная.
Она открыла створку оконца, впустив на чердак лунный свет. Перед ней отчетливо предстало измученное лицо Якеца. На горе за домом шумели буки, сквозь листву проглядывали редкие звезды. В кустах пел соловей.
— Дай мне воды! — попросил Якец. — Ужасно хочется пить.
Она дала ему молока. Якец пил долго, большими глотками и, напившись, поблагодарил ее взглядом.
Нужно было снять с раненого рубаху, и тут Мицка вдруг смутилась и замешкалась. Она вопрошающе посмотрела на Якеца. Стыдливость отступила перед необходимостью. Шевельнув рукой, Якец застонал от боли.
Рана была небольшой и неглубокой, но если ее запустить, она зажила бы нескоро. Струйка черной запекшейся крови вилась по спине до самого пояса.
Мицка оторвала кусок белого полотна, которое захватила из дому,
Якец трясся в ознобе, заботы Мицки были ему очень приятны. Не находя слов, он лишь смотрел на нее влюбленными глазами.
— Завтра принесу тебе целебное питье. Возьму у матери. А сейчас допивай молоко и ешь хлеб!
Слушался он ее беспрекословно. Когда Мицка отодвинула в сторону бидон из-под молока и стала поправлять одеяло, Якец поймал ее руку.
— Спасибо тебе, Мицка! — проговорил он со слезами на глазах. — Спасибо тебе, Мицка! — повторил он еще раз.
Больше он ничего не мог сказать.
Рука Мицки лежала в его руке, и она не решалась ее отнять, боясь его обидеть. Увидев на глазах Якеца слезы, она сама чуть не расплакалась.
— Жалко мне тебя стало, вот и пришла. Успокойся, Яка!
— Ты будешь моей женой, Мицка? — пробормотал Якец, задыхаясь от чувств, переполнявших его душу. — Будешь?
— Сначала выздоравливай, а потом… потом поговорим.
— Я кровать делал когда он меня стукнул, — усмехнулся Якец сквозь слезы.
Они смеялись и плакали, не замечая, как бегут минуты, не видя, что месяц уже скрылся за верхушки деревьев.
Поднявшись в гору, Иванчек остановился и задумался. В первые минуты после ухода от Мицки ему было безразлично, что она о нем подумает, и он беззаботно и весело насвистывал. Но по мере того, как он приближался к своему дому, высокомерная юношеская беззаботность сменялась раскаянием и тревогой. В глазах Мицки он теперь головорез и мерзавец, если еще не хуже. Сердце его сдавила тоска.
Почему он так обошелся с Якецем? Что сделал ему этот парень?
Разве он сказал ему хоть одно плохое слово? Нет, нет и нет. И девушку у него Якец не отбивал. Мицка все время говорила, что не любит Якеца. Просто она его жалела.
Иванчек усмехнулся. Уж слишком невероятной показалась ему мысль о том, что Мицка может выйти замуж за Якеца. А если это так, чего ж он тогда испугался? Почему поступил с ним так жестоко, что даже Мицка от него отвернулась и прогнала?
Он жалел, что рассказал ей об их стычке. Только уронил себя в ее глазах: ведь затеяв драку с Якецем, он тем самым признал, что считает его опасным соперником.
Как он завтра посмотрит Мицке в глаза? Оп обязательно должен поговорить с ней и все загладить. Но говорить надо с глазу на глаз, без свидетелей. Он должен оправдаться перед Мицкой, как-то объяснить свой поступок, иначе он все равно не сможет спокойно уснуть.
Медленно возвращался он назад к усадьбе Дольняковых. Шаги его отдавались в ночной тишине приглушенным эхом. Он то и дело останавливался, осененный новой мыслью, и обдумывал ее, потом снова шел дальше.
Подойдя к дому, он заметил, что окно Мицки все еще открыто. Он тихо окликнул ее раз и еще раз погромче, но она не отозвалась и не подошла к окну.