СУПЕРАНИМАЛ (Сборник)
Шрифт:
Яркие цвета не радовали глаз; зато он улавливал тончайшие оттенки серого. Серый был благороден и стилен. Цвет стали и серебра, цвет пепла и сырого мяса, цвет неба и волос, лишенных пигмента. Цвет мудрости. Парис не без оснований считал, что долгое странствие кое-чему его научило. Немногие могли похвастаться тем, что исходили весь свет вдоль и поперек – в буквальном смысле. Он замкнул непреодолимое кольцо не только в пространстве, но и в собственном сознании; измерил порочный круг существования. Он всерьез называл себя Последним Варваром вовсе не потому, что был примитивен, – наоборот, ему нравилось бесконечное многообразие Вселенной, которого больше не было.
Он открыл, что замкнутый мир-тюрьма, как и костяная коробочка черепа, может вместить в себя безграничную ужасающую пустоту. Он нашел ответ только на один вопрос, но зато этот ответ отменил все остальные вопросы, смел их, будто пыль, будто истлевшие кости, будто варварские племена, уничтоженные цивилизацией Единого Бога – скучной, серой и безотрадной, как железный столб. Единый никому не оставлял выбора…
Это был закат, сумерки – и только бессмысленно сияли кривые зеркала упадка, отражавшие свет уже зашедшего за горизонт светила. По мнению Париса, одряхлевшему организму требовалось кровопускание. Он был бы не прочь увидеть, как свежая струя ударит из-под дряблой оболочки и смоет отравленное поколение, а заодно разбудит обленившихся и сонных богов прошлого…
Но ничего не менялось.
Все было просто: миллионы дорог впереди – все они оканчивались тупиками – и старуха смерть за спиной. Смерть настойчиво подталкивала в самое сердце жизни, но беда в том, что жизнь не принимала обратно своих однажды отвергнутых детей.
Парис ощущал себя изгнанником отовсюду. И брел по незримой пограничной полосе, не принадлежа целиком ни жизни, ни смерти. Воистину Последний Варвар! Ничто не радовало его по-настоящему, ничто не пугало до дрожи. Он не изведал любви, а ненависть казалась ему слишком патетической и не стоящей сил, затраченных на борьбу с пустотой. Да и все прочие чувства были чем-то вроде неестественных поз, в которых застыли стальные статуи, щедро разбросанные по пустыне.
Поэтому отверженные маги из оазиса Лесбос не вдохновили его. Он пользовался их прохладным гостеприимством, пока оно не наскучило ему. Парису было все равно, что делать и куда идти. Вдобавок его семя оказалось мертвым и не дало всходов. Он не слишком огорчился, презирая мерзкую плоть.
Когда отверженные предложили ему отправиться в густонаселенный оазис Джудекка и украсть девочку, чтобы заменить ею старуху, он согласился без долгих колебаний, не очень задумываясь над тем, что будет означать такая подмена. В конце концов, девочка – это ведь не голова новоявленного пророка-самозванца.
Когда-то ему даже нравилось выполнять щекотливые поручения. Он был наемником, шпионом и вором. Испробовал и менее почтенное ремесло. Например, достать голову пророка было очень и очень трудно. Он принес ее на блюде капризной дочери властелина оазиса Палестина, а что получил взамен? Ничего. Забвение. И тот оазис давно исчез, засыпан песками времени.
А сейчас начало было многообещающим. Его снабдили картой, объяснили, как ею пользоваться, и установили биологическую защиту. Он знал, что расплачиваться за временную неуязвимость придется потом – годами жизни, которой он не очень-то дорожил.
Его спутница была не против эксперимента. Он думал, что опасное приключение немного развлечет ее.
Но старуха не любила детей.
Конечно, у…
31
…И увидел вполне идиллическую картинку. На одном из диванов
Но это еще не все. Справа к моей женушке привалился счастливчик и даже положил ей голову на плечо. Судя по сладкому выражению его красивой, молодой и гладенькой рожи, он видел приятные сны. Менее всего он смахивал на мертвеца или лунатика.
Рядом валялись тряпки, в которые, очевидно, был прежде запеленут младенец. Парень тащил его в заплечном мешке – в туннеле я принял этот мешок за горб. Одежда похитителя была ничем не примечательна – обычное барахло из неисчерпаемого гардероба Его Бестелесности. Жетон и оружие отсутствовали.
Взглянув повнимательнее на эту троицу, любой задумался бы о некоторых неувязочках, однако я не из тех, кто любит складывать головоломки. Сирена прекратила петьи уставилась на меня так, будто увидела привидение. Думаю, на ее месте я бы тоже слегка удивился. Несколько секунд мы молча рассматривали друг друга.
Руки и ноги Сирены выглядели страшновато – вспаханное зубами мясо. Кровь запеклась, но я хорошо представлял себе, чего стоило ей малейшее движение. Теперь мы поменялись ролями, и я испытывал мелкое мстительное удовлетворение – ведь эта чертова кукла не так давно бросила меня, раненого, на произвол судьбы!
Тем не менее я не сомневался, что она и сейчас опасна. Сирена выстрелит, если сочтет меня наживкой ЕБа. По части муляжей Его Бестелесность был большим мастером… Мой взгляд то и дело соскальзывал с ее лица и падал на нашего ребенка… Нашего?!. Я попытался получше присмотреться. Черт подери, разве можно определить черты этого маленького сморщенного личика? Младенец показался мне старым карликом, отогревающимся на груди у девы, – чем не библейский сюжет? Глядя на сосущего детеныша, я ощутил новый приступ голода – настолько сильный, что закружилась голова, – и чуть ли не зависть. Ого! Эдипов комплекс наоборот. Какая пища для насмешек ЕБа!…
Мысли разбегались; это мешало проследить всю цепочку: украденный младенец – снятый Турникет – раздваивающийся коридор – счастливчик – нулевая горизонталь – адский поезд… Что дальше?
Я знал, что дальше. Надо вести себя так, словно ничего особенного не произошло. В этом спасение от безумия, которое, возможно, уже поджидало меня в гудящей тьме за окнами – летело, неузнаваемое и леденящее, рядом с вагоном и представляло собой вполне реальную угрозу…
Я подошел к Сирене и, несмотря на направленный мне в живот ствол, влепил ей пощечину.
Наверное, я совершил единственно верный в данной ситуации поступок. Проявил здоровый мужской шовинизм. Во всяком случае, ее это убедило. Она поверила в то, что я – это я. «За что?» – спрашивал ее умоляющий взгляд. Я еще не придумал, что делать с парнем, поэтому сначала объяснился с нею. Очень коротко.
– Больше так не делай, – предупредил я ласково, наклонившись к жене и дотрагиваясь до почти лысой головки нашей девочки. – А про нее ты подумала, тупая стерва?
Жадное непрерывное сосание казалось каким-то механическим бессознательным движением, обреченным на однообразное повторение подобно биению сердца. При этом дитя спало так же крепко, как счастливчик. И на обоих не было ни царапины. Это казалось сверхъестественным. Я ни секунды не верил в то, что парню просто повезло. Он знал некую тайну, секрет неуязвимости. И хотя бы ради этого стоило сохранить ему жизнь. Пока.