Супергрустная история настоящей любви
Шрифт:
Ты, дорогой дневничок.
Это моя последняя запись.
Месяц назад, в середине октября, порыв осеннего ветра пинками пробивал себе дорогу по Грэнд-стрит. Женщина из нашего кооператива, старая усталая еврейка с каплями искусственного нефрита на обвисших мешочками грудях, посмотрела, как налетает ветер, и произнесла одно слово:
— Ветрено.
Всего одно слово, слово, которое означает не более чем «положение, характеризующееся постоянными сильными ветрами в ограниченный период времени», но оно застало меня врасплох, напомнило о том, как применялся когда-то язык, как он точен,
— Да уж,мэм, ветрено, — ответил я старой соседке. — До костей пробирает. — И она улыбнулась мне, приведя в движение оставшиеся в резерве лицевые мускулы. Мы коммуницировали посредством слов.
Вернувшись из Уэстбери, я обнаружил, что Юнис в целости и сохранности, а вот «Дома Владека» в руинах, и их оранжевые панцири обожжены до черноты. Я стоял перед ними с группкой еще не безработных Медийщиков в дорогих кроссовках — мы разглядывали драные контуры бывших окон, поэтизировали одинокий кондиционер «Самсунг», что раскачивался на своем кабеле под слабеньким ветерком с реки. Где же теперь жители? Латиноамериканцы, благодаря которым мы удовлетворенно заявляли, что живем в «последнем многонациональном районе центра», — куда они делись?
Подкатил грузовик «Штатлинг», набитый рабочими-пятачками. Они повыпрыгивали и тут же получили пояса для инструментов, которыми торопливо, почти бодро обернули втянувшиеся животы. За грузовиком припарковался лесовоз. Но штабелями по пять на платформе лежали не бревна — лесовоз привез Кредитные столбы, грубые и округлые, лишенные даже украшений своих предшественников. Их вкопали за день, и на них затрепетал новый лозунг — силуэт штаб-квартиры МВФ в Сингапуре, похожий на Парфенон, и слова:
«Жизнь богаче, жизнь ярче! Спасибо, Международный валютный фонд!»
Мы с Грейс устроили пикник в парке. Она уютно сидела на камнях посреди Овечьего луга — в шезлонге эпохи ледников. И полугода не прошло с тех пор, как эту травку заливала кровь сотен людей. Белое хлопковое платье, свободно обнявшее плечи, безупречная дуга прически занавешивает сосредоточенное лицо — глубоко беременная и однако же элегантная в своей неподвижности, издали Грейс казалась видением непостижимого идеала. Я приближался медленно, собираясь с мыслями. Надо понять, как приспособить нашу дружбу к появлению нового человека, еще миниатюрнее и невиннее, чем его мать.
Я так и видел их ребенка. Чем бы природа ни наделила этого мальчика (мне сказали, что родится мальчик), наверняка он хотя бы отчасти унаследует мохнатость, бурливость, доброту и наивность Вишну. Как странно, что дитя — продукт двухлюдей. Мои родители, хоть и не сошлись темпераментами, так похожи, что порой я считал их униродителем, зачавшим ребенка от еврейского Святого Духа. А если у нас с Юнис родится ребенок? Станет ли она счастливее? В последнее время она от меня отдалилась.
Мы с Грейс пили арбузный сок и ели кимбап с 32-й улицы, на зубах звонко хрустел дайкон, рис и морская капуста наполняли рты морем и энергией. Нормальность — вот чего нам хотелось. После шутливых вступлений Грейс посерьезнела.
— Ленни, — сказала она, — я хочу тебе рассказать что-то фустное.
— Ой, не надо бы, — сказал я.
— Мы с Вишну получили ПМЖ в Стабильности. Через три недели переезжаем в Ванкувер.
Рис разбух у меня в горле, и я закашлялся. Обдумал свое положение. Грейс.Женщина, которая любила меня больше всех. Пятнадцать лет выслушивала меня — мою меланхолию, мои печали. Ванкувер.Северный город, далеко-далеко.
Грейс обняла меня, и я вдохнул ее шампунь и ее грядущее материнство. Она бросает меня. Она ещеменя любит? Даже у некрасивого чеховского Лаптева была поклонница, Полина Николаевна, «очень худая и некрасивая, с длинным носом». Когда Лаптев женится на молодой красавице Юлии Сергеевне, Полина говорит ему:
«Итак, вы женаты… Но не беспокойтесь, я киснуть не буду, я сумею вырвать вас из своего сердца. Досадно только и горько, что вы такая же дрянь, как все, что вам в женщине нужны не ум, не интеллект, а тело, красота, молодость… Молодость!»
Я хотел, чтобы Грейс прошептала мне что-то в этом духе, снова упрекнула в том, что я люблю молодую и неопытную, предложила быть с нею, а не с Юнис. Но ничего подобного она, конечно, не сказала.
И я разозлился.
— Ну и как вы получили канадское ПМЖ? — спросил я, даже не пытаясь скрыть яд в голосе. — Это ведь невозможно. Там очередь в двадцать три миллиона.
— Повезло, — сказала она. — И у меня диплом по эконометрике. Пригодилось.
— Грейси, — не отступал я. — Ной мне однажды сказал, что Вишну сотрудничал с ДВА, с двухпартийцами.
Она не ответила, пожевала свой кимбап. Мужчина и женщина, беседуя на переливчатом иностранном наречии, шли следом за грязной горой, оказавшейся сенбернаром, — на жаре бабьего лета он волочил язык по земле. За деревьями люди копали канаву. Один явно ослушался приказа — теперь к нему подходил начальник, держа в руке что-то длинное и блестящее. Парень-пятачок стоял на коленях, прикрывая руками длинные свалявшиеся светлые волосы. Я попытался стаканчиком с соком загородить эту картину от Грейс и понадеялся, что крови не будет.
— Я думаю, это неправда, — продолжал я, снимая травинки с джинсов, словно мы просто болтаем. — Я знаю, что Вишну хороший парень.
— Я не хочу об этом, — сказала Грейс. — Знаешь, у вас была очень странная дружба. Ребята.Как в книжках. Бравада, товарищество. Но она была обречена. По отдельности вы были настоящие, а вместе — как мультик.
Я вздохнул и подпер голову руками.
— Прости, — сказала Грейс. — Я знаю, что ты любил Ноя. Нельзя так о мертвых. И я не знаю, что там было с ДВА и кто что сделал. Я только знаю, что здесь у нас будущего нет. Как и у тебя, если подумать. Может, уедешь с нами в Канаду?