Суперканны
Шрифт:
— Пол, извините, когда я выхожу из клиники, я становлюсь как слон в посудной лавке. Я вам закажу новый стаканчик. — Пенроуз дал знак официантке и с искренним удовольствием посмотрел вокруг. — Здесь так мило. К счастью, у меня сегодня спокойный день.
— Нет пациентов? Это разве не знак успешной работы?
— Как это ни печально, но ни один врач на свете с вами не согласится.
Официантка принесла ему кофе, и он надорвал пакетик с сахаром. Пальцы у него были неловкие, как у ребенка: когда он погрузил свою широкую верхнюю губу в усеянную крупинками шоколада пенку, я заметил оставшиеся на их фалангах сахарные песчинки. За спиной у него
Японская спортивная машина стояла недалеко от кромки воды, и вмятина на двери была хорошо видна. Пенроуз проследил направление моего взгляда.
— Хотите прокатиться? Наверно, это что-то вроде вашего «Гарварда».
— В другой раз, — ответил я и спокойным тоном поинтересовался: — У вас, кажется, было столкновение. Наверно, слишком круто срезаете углы?
— Только в моей профессиональной жизни. Эти каннские клошары в основном старые soixantehuitards [7] . Они испытывают священный трепет перед современным промышленным прогрессом и не могут удержаться, чтобы не дать ему пинка.
7
Выражение, образованное от французского числительного 68 по аналогии с «шестидесятник» (имеются в виду события мая 1968 г.)
Говоря это, Пенроуз не сводил с меня глаз — он наклонил голову над своим кофе и слизывал пенку; конечно, он знал, что это я помял его машину.
Но я, как это ни удивительно, не испытывал чувства вины, словно действовал с его одобрения.
— Ну, и каков ваш приговор «Эдем-Олимпии»? Вы хорошо устроились?
— На это ушло десять минут. Вилла очень удобна, вот разве что населена призраками.
— Отлично. А сеньора Моралес?
— Сама предусмотрительность. Она бы и бровью не повела, приведи я в спальню девочку лет четырнадцати.
— Вам стоит попробовать… — Пенроуз пальцем извлек из чашки последние капли кофе. — Хотя, на ее взгляд, вы уже это сделали.
— Вы имеете в виду Джейн? Ну, она только кажется девчонкой.
— Я с ней работаю, Пол. Она так умна — мне до нее как до небес. В сельской Испании, кстати, до сих пор распространены браки среди подростков. Это способствует быстрому половому созреванию и ускоряет воспроизводство молодых сельскохозяйственных рабочих. Ну, а как насчет ваших соседей?
— Мы встречались с Делажами. Очень новые европейцы и крайне любезные. Миссис Ясуда мне кланяется, но ближе чем на тридцать футов я к ней не приближался.
— Люди в «Эдем-Олимпии» держатся особняком. Мы над этой проблемой работаем. Добравшись до дому, они хотят посидеть в одиночестве, выпить мартини, поплавать в бассейне. Их общественная жизнь целиком проходит в офисах.
— Похоже, это какая-то ошибка в системе. Мы с Джейн ездим в Канны, чтобы поговорить с туристами за соседним столиком.
— Я тоже это пробовал. Дико, правда? — Пенроуз понизил голос. — Они вам не кажутся какими-то странными?
— Туристы в Каннах?
— Люди вне «Эдем-Олимпии». Не тот размах. Им не хватает чувства уверенности в себе. Они бродят по Круазетт, говорят о своих
— Значит, им лучше сидеть по домам?
— Да. Но это им не поможет. Поезжайте в Канны и гляньте вокруг повнимательней — кассирши в «Монопри», шофер, прогуливающий пуделя, дантист, ведущий свою секретаршу на «cinque `a sept» [8] в третьеразрядную гостиничку. Они похожи на актеров, которые исполняют свои роли, даже не замечая, что съемки уже ведутся совсем в другом месте.
— В «Эдем-Олимпии»? Я еще не видел сценария.
— Он пока пишется. Мы все будем участвовать — Делажи, вы с Джейн и миссис Ясуда. Это единственный сценарий, который имеет значение.
8
«С пяти до семи» (фр.).Синоним краткого, делового адюльтера.
— Постойте-ка. — Я допил вино и поставил пустой бокал перед Пенроузом — интересно, сколько времени ему потребуется, чтобы его опрокинуть. — Герои назначают свидания только в офисе. Никакой тебе драматургии, никакого конфликта. Никаких клубов, никаких вечерних кружков…
— Нам они не нужны. От них нет никакого проку.
— Никакой благотворительности, никаких церковных праздников. Никаких представлений для сбора пожертвований.
— Все и так богаты. Или, по меньшей мере, неплохо обеспечены.
— Никакой полиции, никакого судопроизводства.
— Здесь нет преступности и социальных проблем.
— Никакой демократической отчетности. Никто не голосует. Кто же дергает за ниточки?
— Мы. Мы дергаем за ниточки. — В голосе Пенроуза слышались утешительные нотки; он показывал свои жуткие обкусанные ногти, словно желая продемонстрировать: я уязвим, но искренен. — Давным-давно люди считали самим собой разумеющимся, что в будущем будет больше времени для досуга. И это справедливо — для неумех и бесталанных личностей, которые мало что могут внести в общую копилку.
— Например?
— Поэты, регулировщики уличного движения, экологи… — Пенроуз сделал неопределенный жест рукой и зацепил мой бокал из-под вина. Смущенный своей неловкостью, он снова поставил его на стол и продолжил: — Я знаю, что говорю вещи несправедливые, но вы со мной согласитесь. Для талантливых и честолюбивых будущее — работа, а не игра.
— Мрачновато. И никакого тебе отдыха?
— Только особого рода. Поговорите со здешними управленцами высшего звена. Они выше досуга. Игра в мячики разных форм и размеров… — Пенроуз прикусил язык и на несколько мгновений замолчал, скривив губы. — Они с этим давно расстались — еще в школе. Работа — вот что дает им истинное удовлетворение: возглавлять инвестиционный банк, проектировать аэропорт, налаживать производство нового семейства антибиотиков. Если люди довольны своей работой, досуг — в старомодном понимании этого слова — им ни к чему. Никто никогда не спрашивает, как отдыхали Ньютон или Дарвин или как проводил выходные Бах. В «Эдем-Олимпии» работа — это высшая степень игры, а игра — высшая степень работы.