Суперканны
Шрифт:
— Гальдер из тех людей, что упиваются собственной честностью, в особенности если это идет им на пользу.
— И где же это случилось?
— Он не сказал. Но я думаю, что знаю.
Пытаясь оттянуть свой вопрос, она сняла пластиковую стружку с моего лацкана:
— В гараже с заложниками?
— Нет. Здесь. На этой самой парковке. В нескольких футах над тем местом, где вы стоите.
— Не может быть… — Она потрясла головой и отшатнулась от меня, словно я распахнул слишком много люков в полу вокруг
— Франсес, мне жаль… — Я помедлил, прежде чем продолжить. — Думаю, Гринвуда застрелили на крыше. Возможно, он лежал какое-то время раненный у парапета. Меня удивляет, что вы этого не видели.
— Никто ничего не видел. Жалюзи повсюду были закрыты. Служба безопасности всех переместила в северную часть здания.
— И сколько на это ушло времени?
— Минут десять. Потом мы услышали выстрелы. И на том все и кончилось.
— Для Гринвуда… — Будничным тоном я добавил: — В парапете полдюжины следов от пуль. Их кто-то замазал, но вот водосток забыли почистить.
— Зачем? Дождей здесь почти не бывает.
— В тот день прошел кровавый дождь. Короткий смертельный ливень. — Я развернул платок и показал Франсес гемоглобиновые пятна.
— Кровь? — Она потрогала пятна наманикюренным ноготком, ноздри ее затрепетали, словно уловили давно забытый запах. Она посмотрела на высыхающую грязь, оставленную моим большим пальцем на манжете ее белой шелковой блузки, и понимающе улыбнулась. — Я сдам это на анализ ДНК. Если вы правы, то это кровь Дэвида. А какое имеет значение, где он умер?
— Огромное. Если Гринвуд умер здесь, то заложников он никак не мог застрелить. Кто-то приказал, чтобы их убили. И тогда вся картина приобретает иной смысл.
— Может, они и не были заложниками?
Я проследил за ее взглядом, скользнувшим по припаркованным машинам. Несмотря на недавние слезы, лицо ее было исполнено решимости. Она вновь скорректировала курс, возвращая меня на избранную ею тропу.
— Они были не заложниками, а соратниками Гринвуда, — ответил я. — Никто из них и не приближался к гаражу, по крайней мере, пока был жив. Они дожидались Дэвида на парковке телецентра.
— Слишком много парковок — это всегда знак помешательства. Но при чем тут телецентр? Люди убивают, чтобы попасть на экран, но эти, по-моему, зашли слишком уж далеко.
— Они хотели захватить телестанцию и устроить в «Эдем-Олимпии» скандальное разоблачение. Какое — пока не знаю.
— Финансовые махинации?
— Вряд ли. Шоферов мало трогают аферы такого рода. Вы не слышали никаких разговоров о «ратиссаже»?
— Выбраковка? Это словечко родилось во французской армии во время Алжирской войны — прореживание федаинов {60} . На Лазурном берегу оно не в ходу.
— Не уверен. Вчера вечером я оказался на Рю-Валентин… — Я
— Что с вами? У вас измученный вид. Отдохните немного в моей машине.
— Я в полном порядке.
— Помолчите. Я Гальдеру за это устрою головомойку. — Она сняла коричневый конверт с крыши «сааба» и обняла меня за плечи. — Ваша жена — врач, ей бы нужно получше присматривать за вами.
— Болеть не модно. — Мне было приятно чувствовать прикосновение ее сильного тела, и я позволил ей провести меня между рядов припаркованных машин. Она помедлила, отыскивая свою, и подошла к БМВ с открытым верхом — точно такую же машину я угнал от офиса «Америкэн экспресс» в Каннах.
Подойдя ближе, я узнал разбитый стоп-сигнал и увидел кипу рекламных брошюрок. Прежде чем отправиться по своим зубоврачебным делам, Франсес прислонилась к машине, уверенная в том, что мир будет благоговеть пред отпечатком ее красивого бедра. Мне и в голову не могло прийти, что это ее машина или что ключи выпали у нее из сумочки, когда она рассматривала свои зубы.
— Аккуратненькая машинка, — сказал я, откинувшись к спинке пассажирского сиденья. — Наверно, водить одно удовольствие.
— Слишком большое удовольствие. Пару дней назад в Каннах ее угнал какой-то лихач. Почти запорол двигатель. На станции сказали, что он, наверно, был пьян. Или очень подавлен.
— Может, это была женщина.
— Нет. Если вашу машину вел мужчина, это сразу видно. Тормоза, акселератор, даже щетки — все как-то торчит на особый мужской манер.
Я поднял солнечный козырек и в маленьком зеркальце увидел пятнышко Гринвудовой крови у себя на щеке. Может быть, Франсес выронила ключи намеренно, чтобы проверить, поддаюсь ли я дрессировке — выучусь ли действовать импульсивно? У меня возникло ощущение, что я пробуюсь на роль и, похоже, получу ее. Я решил, что Франсес давно знает правду о последних мгновениях Гринвуда, о том, что жизнь его закончилась на крыше над нами. Но ее скорбь была искренней, трогательная смесь гнева и сожаления — такое не сыграешь.
Она выехала с места стоянки задним ходом и пустилась вниз по пандусу, чуть не касаясь припаркованных машин. Прежде чем выехать на солнце, она резко затормозила, и я, как манекен на крэш-тесте, повис на ремнях.
— Вид у вас уже получше, — сказала она мне. — Ничто так не возвращает мужчину к жизни, как женщина за рулем. Не хотите прокатиться по бережку? Мне нужно посмотреть один дом в Маримаре.
— Вы меня похищаете?
— Если вы не против. Вам нужно уехать из «Эдем-Олимпии». Она учреждает свое отделение у вас в голове.