Супершпионы. Предатели тайной войны

Кнопп Гвидо

Так как он все равно уже был здесь, Гийом, как обычно, играл роль придворного гофмейстера Брандта. Харппрехт вспоминает сегодня: «Он вошел, как только мы приехали. Он с бравым видом тащил кульки с покупками. Ведь нужно создавать запасы, чтобы можно было кормить Федерального канцлера и сопровождавших его людей. А это Гийом делал как настоящая немецкая «правая рука»- хорошо, качественно, без возражений и даже со своим несколько черным берлинским юмором.

Но мне показалось все же, что он здесь очень неспокоен. Однажды он страшно напился и шатался, едва держась на ногах, в Сан-Тропе в порту вокруг какого-то памятника. Он всегда пытался быть полезным, постоянно старался быть вблизи.

Однажды

вечером мы сидели, непринужденно беседуя. Речь зашла об изменениях, происходящих в сфере влияния Советской империи. Гийом все время бегал вокруг нас с фотоаппаратом. Брандт сказал, что там меняется сама атмосфера. Я возразил — и почему-то взглянул на Гийома — что, по моему мнению, вся система на Востоке базируется на страхе, на запугивании. При этих словах Гийом вздрогнул. Я заметил это, мне это показалось очень странным.»

По вечерам Гийом часто ехал гулять на служебном автомобиле — катался, проверяя, нет ли за ним «хвоста». Во время одного такого выезда он посетил музей Пикассо в Валлаури Здесь он встретился с «высокопоставленным человеком» из восточно-берлинского центра, который посоветовал Гийому бежать. До своего отъезда в Южную Францию он разговаривал с «Арно», утверждал позднее Гийом. Он тогда сказал, что кто-то в центре заинтересован в прямой встрече с ним. Вот так это якобы и произошло.

Состоялась ли на самом деле эта сомнительная встреча — об этом было много домыслов. Ни от кого иного, как от самого шпиона мы теперь знаем, что он выдумал «высокопоставленного человека», под которым предполагали самого Маркуса Вольфа. Маркус Вольф сегодня клянется, что ничего не знал о слежке за Гийомом. Связи были почти полностью заморожены по соображениям безопасности. Гийом сам ничего не сообщал МГБ о наблюдении. А особого наставления о проведении мероприятий по подготовке к побегу и так не было нужно: на этот случай у Гюнтера и Кристель Гийомов уже давно была инструкция, гласившая: при малейших признаках наблюдения немедленно начинать возвращение.

Бывший шеф Главного управления разведки так говорит об этом: «На случай определения слежки у Гийома была четкая директива. При первых признаках, что это не обычная рутинная перепроверка, которая должна была проводиться по отношению к его жене — а она в то время хотела получить место секретарши у министра обороны Лебера, что, конечно, тоже не было совсем неинтересным для нас, — нужно было срочно «смываться». «Экс-агент сегодня решительно опровергает это: «Такого приказа не существует. Я ведь не мог просто так выбросить мое ружье в траву. Мне нужно было держаться — до конца.»

За Гийомом следили. Но БФФ, как и прежде, оставалось без доказательств. Подслушивания телефонов не было, заявил перед судом ответственный руководитель группы наблюдения. При слежке чиновники Федерального ведомства не заметили ничего важного. Гийом выделялся своим конспиративным поведением, сказал позднее один свидетель на процессе против «канцлерского шпиона». На вопрос о примере он добавил, что Гийом иногда ездил на машине слитком медленно и сворачивал то в одну, то в другую сторону, затем возвращался и снова ехал по той же дороге.

Но никто не засек Гийома на конспиративной встрече и не видел, как он передает кому-то какой-то документ. Вся слежка оказалась безрезультатной. Без улик не могло быть обвинения. Федеральный Генеральный прокурор Бубак не видел, что можно было бы предпринять.

В Ведомстве Федерального канцлера все шло по-старому. Гийом, как и прежде, имел доступ ко всем заседаниям и документам. Ему доверяли это даже во время самой горячей фазы наблюдения.

Тем не менее, он был полностью уверен, что за ним следят. По пути во Францию немецкие коллеги Джеймса Бонда даже не удосужились заменить их кельнский автомобильный

номер. Ноллау лично связался с шефом французской контрразведки. В договоренном месте встречи недалеко от границы французы должны были взять на себя наблюдение за Гийомом. Ноллау сообщили, что наблюдение было беспрерывным. Но никакой «наводки» на разведывательную деятельность получено не было.

После возвращения Гийомов из Франции пара агентов заметила еще что-то: на Убирштрассе, как раз напротив их жилища устроился какой-то чиновник службы безопасности в жилом автомобиле. Гюнтер и Кристель ежедневно из своего окна могли наблюдать смену поста филеров.

Почему Гийом не воспользовался возможностью, чтобы убежать? Почему он не последовал инструкции из Восточного Берлина?

Все было уже организовано, побег давно разработан. А он все равно терпеливо оставался в «логове льва». Маркус Вольф сегодня ломает себе голову по поводу решения своего ставшего знаменитым сотрудника: «Я могу только попытаться объяснить это с точки зрения психологии. В противном случае мне придется принять его собственное объяснение. Он неправильно оценил серьезность положения, тут присутствовало еще и определенное легкомыслие, которое обычно возникает за то время, пока все идет хорошо. Кроме того, он не хотел, просто так, без предупреждения, оставить на произвол судьбы жену и сына.»

Действительно ли у Гийома сложилось неверное представление о ситуации? Он был совершенно уверен, что за ним следят. И он, как минимум, должен был предположить, что круг вокруг него скоро замкнется. Было ли это легкомыслием? Да — с точки зрения его заказчика, Гийом, возможно, проявил легкомыслие, решив остаться. Но кто может заглянуть во внутренний мир человека? Какие изменения испытывает сознание человека, который почти восемнадцать лет живет в одном мире, но тайно служит другому?

В 1956 году Гюнтер Гийом покинул ГДР и попал в свободное общество. Его сын Пьер — дитя Запала и шестидесятых годов. Он уважал Брандта, расклеивал его предвыборные плакаты, участвовал в демонстрациях за мир, обклеил чемоданчик с рацией, которую его отец использует для радиопереговоров с Восточным Берлином, антивоенными наклейками. Часами он дискутировал с отцом о политике и ему- «Юсо» — «молодому социалисту» не нравились консервативные убеждения референта канцлера. Пьер искал идеалы. Его мировоззрение сложилось на Западе.

Но и его отец Гюнтер тоже уже укоренился в этом западном мире. Почти два десятилетия он был вдали от реалий ежедневной жизни ГДР. Могла ли «другая Германия» быть для него чем-то большим, чем загромождавшим память призраком, расплывчатым представлением?

Сегодня он совершенно откровенно признает: «В те годы, когда я был вне ее, у меня было идеальное представление о родине. Только вернувшись домой, я познакомился с реальностью там.»

Гийом любил путешествия и питал слабость к экзотической еде. В ресторанах он высоко ценил приятную ухоженную атмосферу и вежливых официантов. Он был в восторге от «прогулок вдоль живописного берега Средиземного моря» и мечтал об отпуске в Греции.

Внимательная Вибке Брунс тогда развивала свое подозрение: «Мне казалось, что Гийом захотел выйти из игры. Он чувствовал, что за ним охотятся. И он действительно испытывал сильное чувство восхищения Вилли Брандтом. Он не разыгрывал это восхищение. Это отчетливо чувствовалось. Его, несомненно, не устраивало бы, внезапно предстать перед ним в образе Иуды. Как он еще любил свою ГДР, я не могу сказать. Но он любил западный образ жизни, он например, всю жизнь охотно ел бы лягушачьи лапки. Это нужно только себе представить! В ГДР он, конечно, их не увидел бы. И во всем остальном он привык к нашему стилю жизни. У меня тогда было чувство: он вовсе не хотел больше быть шпионом.»