Суперсыщик Освальд и банда пакетоголовых
Шрифт:
Понятно. Значит, уже продали.
— Девяносто девять, — сообщает отец. — Неплохая цена, правда?
Что? Меня сдали по цене распродажи?.. Ну, наглость! Да я стою не меньше тысячи!
— Ну как, Освальд? Нравится она тебе? — спрашивает меня отец Тима.
О ком это он? О моей новой хозяйке, что ли? Она что, уже здесь? Где? Я ее не вижу. Если эта дамочка где-то поблизости, значит, она невидимка. Какой кошмар! Меня продали волшебнице! Хотя лучше волшебница, чем близорукий мясник.
— Когда его забирают? — спрашивает
— Кого?
— Освальда, кого же еще? Ты же говоришь, что за него дали девяносто девять евро.
— Чушь собачья! — смеется отец. — Ты что, думаешь, я способен отдать такого бесподобного пса за какие-то девяносто девять евро?… Да никогда в жизни! Неужели ты не заметил в саду собачью будку? Это онастоила девяносто девять евро!
— Будка? — переспрашиваем мы с Тимом одновременно (я, конечно, мысленно).
Отец Тима садится на корточки и чешет мне подбородок.
— Освальд остается у нас, — объявляет он.
Юхху! От радости мой хвост вертится, как вентилятор.
— Мне как-то не понравился ни один из тех, что звонили по поводу нашего объявления. К тому же, мы только через три недели, после теста, точно узнаем, из-за Освальда мама чихает или нет. Так что пока он остается. Но в дом — ни ногой. Так мы договорились с мамой. Ну, что скажешь, Освальд?
— Гав! Гав! Гав!
Что я еще могу сказать?
ГЛАВА 10, в которой я становлюсь жертвой ограбления
Через две минуты я в первый раз влезаю в свою будку и осматриваюсь. Смотреть тут в общем-то не на что — две мои миски и корзинка. Ни света, ни ковра, ни телевизора, ни отопления… Если где-нибудь существует тюрьма для собак, то камеры там, наверное, выглядят поуютней, чем моя будка. А теснота! Если встать на задние лапы, наверняка набьешь себе шишку.
Ну ладно, зато это моябудка, она принадлежит только мне. Здесь я могу делать что хочу. Например, я могу… э… могу… Хм, что же я, собственно, могу здесь делать? Ах да — например, есть и спать. Или могу подвинуть миски туда, а корзинку сюда. Или наоборот. А потом я, например, могу опять есть и спать. Да, жизнь в моей будке обещает быть необыкновенно разнообразной…
В течение дня в мои апартаменты то и дело заявляются непрошеные гости: то два дождевых червя, то два воробья, то парочка толстых жуков. А ночью ко мне заглядывали на огонек два светлячка и две крысы. Чего им всем от меня надо? Что они, спутали мою будку с Ноевым ковчегом, что ли?
На следующее утро из дома выходит Тим и ковыляет ко мне со свежей водой и огромной порцией хрустелок. Он с родителями собрался на воскресную прогулку в какие-то горы. Его левое колено забинтовано и жутко воняет йодом — фффу! Говорят, этот йод страшная полезная штука, но только не для моего носа. Так что пока Тим рядом, я лучше буду дышать ртом.
Из-за моей дурацкой шерсти
— Смотри, веди себя прилично! — говорит Тим. — А если зайдет Надин, скажи ей, что я…
— Тим! — зовет его отец. — Давай быстрее! Пора ехать.
Тим треплет мою башку и уходит. Черт побери, я так и не узнал, что надо передать Надин! И что я ей скажу, если она вдруг появится? Не успевают они скрыться за поворотом, как я бросаюсь к миске и за ноль целых ноль десятых минуты заглатываю весь свой дневной рацион.
С двумя килограммами хрустелок в брюхе я тащусь на залитый солнцем газон, валюсь на бок и жду, когда стихнет боль в желудке. Потом слоняюсь по саду, стараясь найти себе хоть какое-нибудь занятие — там понюхать, там пометить, — и ломаю себе голову, что мне делать с этой свободой. Хотелось бы, конечно, удрать, но куда?
Тут вдруг ветром заносит в сад старый полиэтиленовый пакет — и я мгновенно вспоминаю банду, которая позавчера напала на Юсуфа в Восточном парке и облегчила его на тридцать евро. Интересно, что сказали бы Тим и его родители, если бы я один выследил этих паршивцев? Правильно: они были бы так горды своим суперсыщиком, что им никогда бы больше и в голову не пришло продавать его. И я в ту же секунду врубаю турбопривод и несусь в парк.
Прибыв на место, я же осматриваюсь в поисках полиэтиленовых пакетов. И очень скоро нахожу их, три штуки — лежат под скамейкой, аккуратно сложенные и придавленные камнем. Очень подозрительно!
Я залезаю в кусты рядом со скамейкой, включаю органы слуха, зрения и обоняния на полную чувствительность и жду. Ничего не происходит. Мимо тащится взад-вперед куча народа; кто-то даже присаживается на пару минут на скамейку, но никому нет никакого дела до пакетов. Сколько же мне здесь еще торчать? К тому же мне действует на нервы какая-то надоедливая оса, которой приспичило сделать из меня донора. Она носится вокруг меня и так и норовит вонзить свое жало в мою шкуру. Если банда не появится самое ближайшее время, то я…
Ого! Вот это да!.. Перед скамейкой садится потрясающе красивая дамочка из семейства далматинцев. Она облизывает свои передние лапы и чешет ими за ушами. Как прелестны ее движения! Держу пари, что она заканчивала ту же школу моделей, что и Клавдия Шиффер!
Нет, я просто улетаю! Дамочка морщит свой носик и принюхивается. Может, она чувствует, что в кустах притаился ее поклонник? Я издаю тихое любовное повизгивание. Дамочка прислушивается. Я повизгиваю еще более страстно. Дамочка встает со своего места и делает шаг в мою сторону.