Супостатка
Шрифт:
чую запаха дыма? А что я вообще чую?
Приоткрываю глаза, и сквозь пелену слз, с трудом различаю: надо мной
склонилось чудище. Если б мог, наверняка закричал бы от ужаса.
Новый жаркий порыв, - но это не ветер, - это чудище дышало прямо в лицо. Слз
частью смахнуло, частью высушило, и я увидел над собою... Настю.
Господи, у меня даже сил не было обрадоваться! Вновь обильно заструились
слзы.
Настя обдала мо лицо горячим влажным дыханием, а в следующую
началось невероятное.
Склонив голову до самой земли, Настя осторожно просунула рога между моей
грудью и стволом, медленно стала его поднимать. По мере удаления ствола, мне
почудилось, что вместе с ним утягиваются последние ниточки моей жизни...
... провал в бездну...
... и взлт через вечность...
Похоже, глубокая ночь. Небо подрнуто дырявой дымкой, но светло: в прорехи
просовывался любопытный месяц. Он поднялся повыше и висел почти надо мной.
Слух и зрение остались прежними, добавились слабенькие ощущения тела, вернее,
боль, которая окантовывала его.
Ломаным скелетом белело дерево чуть в стороне. Непостижимо, как Насте удалось
не только приподнять его, но и сдвинуть!
Очевидное невероятное продолжалось: по бокам лежали телята и грели меня
своими тплыми спинами.
Я скосил глаза, глянув на сво распростртое тело, и обнаружил, что совершенно
голый. Либо, сбив меня с ног, дерево сучьями сорвало примитивные шорты, либо уже
когда Настя отодвигала его.
49
По мне, как по бревну, мягко ступала Раиса Федоровна и... зализывала раны,
царапины.
"Раечка... прости меня! Прости, что обидел, подумал о тебе плохо... Боже, родные
мои, как же я отплачу за ваши участие и заботу?.. Только бы встать, только бы
оклематься..."
Я вновь расплакался, вглядываясь в силуэт Раисы Федоровны. А Раечка увлечнно
массировала, совсем как домашняя кошка, места ушибов, покалывая их коготками...
... и снова стремительное падение в пропасть...
... и такой же стремительный взлт...
Я полностью ощущал сво тело! Дышалось с трудом, но это потому, что на мне,
вытянувшись во весь рост, распласталась Раечка. По бокам, стиснув меня, лежали
Антошка и Наташка, в головах - Настя, согревая мне лицо дыханием.
Светало. Небо затянуто плотной серой пеленой. Свежо, у меня буквально
заледенели свободные ступни.
Во рту сухо, даже саднит, губы слиплись, точно смазанные клеем.
Пробуя, шевельнул руками. Действуют!!!
И тотчас вс пришло в движение: вопросительно мукнула Настя, мягко сползла с
меня Раечка, фыркнув, телята завозились, бормоча.
Упрся ладонями в землю, стал
функционировал, правда, затекла спина от долгого лежания, но поднимался я без болей.
Вскочили телята, поднялась Настя.
Одеревеневшие ноги не пожелали меня держать: ничком стал заваливаться. И
непременно рухнул бы, но Настя предупредительно сунулась мне подмышку - обхватил
е шею, удержался.
– …с-спасибо...- с трудом разлепил губы, ткнулся мокрым лицом в е скулу.
–
Спасибо, девочка...
Так, полувися на шее Насти, я добрался к себе, когда окончательно рассвело. Ноги
постепенно отошли, и тврдо держали ноющее израненное тело. Сейчас, при свете, я
рассмотрел себя и отчтливо понял: своей жизнью всецело обязан Раисе Федоровне,
Раечке. Не останови она кровь из всех этих рваных ран... да я просто истк бы до
капельки... Конечно, и участие Насти велико. Я теперь в таком неоплатном долгу перед
ними, что... всей жизни не хватит расплатиться.
И вс-таки я в рубашке родился! Десяток сучьев-копий пронзили меня по бокам, - где
насквозь, где вырвали куски, - а ведь могли, точно талон прокомпостировать по центру...
Двигаться было больно, ныли и зудели раны, однако, закусив губу, двигался, боясь в
глазах Насти и е детей показаться слабаком. Умудрился, и подоить Настю, и печь
затопить, и приготовить себе неприхотливый завтрак.
Раечка, едва я добрался до дома, забралась в свою "нору" и, со спокойной совестью, отдалась сну.
Засыпая уже далеко за полночь, я был уверен: проснусь намного лучше. Схожу за
брошенным коробом, да и надо бы стерни на солому сжать.
Но, увы! утром я просто не смог встать: тело пылало жаром, голова неподъмная.
Раны вспухли, меня всего перекосило. Во рту Сахара, даже язык казался комком
спкшегося песка. Губы высохли так, что при попытке ими шевельнуть, лопались,
заполняя рот солной кровью.
Спустя некоторое время, поняв тщетность попыток подняться, чтобы элементарно
хлебнуть водицы, я вконец отчаялся. Вс, теперь мне точно конец, не помогут ни Настя,
ни Раечка. И никто...
Я захлопнул, как ставни, тяжлые веки, и приготовился сгореть в том пекле, что
изнурял мо тело.
Не тут-то было: мозг сопротивлялся. На час-другой он выключался, отдыхая, затем
возвращался к действительности. Смутно помню, что временами бредил, метался по
постели, что-то кричал...
В горячечном бреду я даже не почувствовал, как свалился на пол, как бился о