Супруг для богини (Увядание розы)
Шрифт:
Следующей была Вера. Она прижалась к отцу, и он нежно погладил ее по голове. Девочка даже прикрыла глаза от удовольствия. Оля, глядя на эту картину, испытывала двойственное чувство. Ей нравилось откровенное проявление чувств. Но в доме Мироновых это было не принято. Хотя Оля ни секунды не сомневалась в том, что ее собственный отец любит ее не меньше, чем Извеков своих чад.
– Ольга Николаевна! Как приятно снова лицезреть вас в нашем жилище! – торжественно провозгласил хозяин дома. – Надеюсь, наши дети не очень утомили вас?
– Нет, о, нет! – торопливо ответила Оля. – Они… они шалят в меру, – она запнулась.
Вениамин Александрович засмеялся.
– Не пытайтесь изобразить моих детей лучше,
Оля совсем смешалась, покраснела и потупилась. Румянец, загоревшийся на ее щеках, придал ей еще больше трогательной прелести. Вениамин Александрович окинул девушку опытным взором знатока. Она почувствовала этот оценивающий взгляд взрослого мужчины всем телом и сжалась еще сильней. Извеков протянул руку и чуть дотронулся до ее щеки. Оля замерла, но продолжения не последовало. Хотя ей почему-то почудилось, что он хочет ее поцеловать. Папенька и впрямь был прав, у нее фантазии!
Извеков вздохнул и отошел прочь. Вера неподвижно наблюдала за этой сценой, а потом бесшумно исчезла.
Какое-то время они оставались в гостиной вдвоем. Оля так растерялась, что потом даже не могла припомнить, о чем шел разговор, да и был ли он вообще? Да нет, вероятно, был, только она не осмелилась и слова вымолвить. Дома девушка долго не могла заснуть. Все перебирала в мыслях новые впечатления. В голове была невообразимая каша. Вениамин Александрович теперь сочетал в себе прежний образ, почерпнутый из портретов и романтических мечтаний, разнообразные черты благородных и пылких героев его собственных книг, а также свою живую, подлинную сущность, явившуюся неискушенной барышне во всей красе. Плавные мягкие движения, легкое подрагивание тонких пальцев, держащих гениальное перо. Завораживающий голос, проникающий в самые глубины души. Глаза, боже, какие глаза! Они и ласкают, и насмехаются, и зовут, и манят, и дразнят! Его взор обволакивал. Она утопала в волшебстве его глаз, и выплывать совсем не хотелось. Да, теперь до спасительного берега разумного поведения совсем далеко! Папа, как всегда, оказался прав. Как было бы замечательно, если б она могла стать частью их семьи! Конечно, это абсурд, нелепость. Но помечтать так приятно. Она не претендует ни на что. Она просто хочет любоваться, упиваться ими обоими. Все время находиться рядом. Угождать им, даже прислуживать. Ничто не может унизить ее, ничто не умалит ее любовь и преклонение перед божествами.
Прошло два дня, и в воспитательный процесс пришлось вносить стремительные изменения. Режиссер Огарков, да, да, тот самый, талантливый, гениальный, великий и прочее, прочее, смилостивился над Горской. Ей были позволены все прежние вольности, подобающие великой актрисе. Тем более что часть съемок, как выяснилось, решено было провести под Петербургом, совсем недалеко от дачи Извекова и Горской. Поэтому шумное семейство снялось с места и отправилось в свои загородные владения вместе с Ольгой. Николай Алексеевич явно не одобрял продолжения ее затеи, но делать было нечего.
– Что ж, – буркнул он напоследок, – буду с утроенным усердием лечить мисс Томпсон!
Ольга трепетала от предвкушения встречи с таинственным миром кино. Но поначалу пришлось пережить долгий переезд на поезде, суматоху сборов, бесконечное баловство мальчиков в пути, духоту вагона. Нет, мисс Томпсон героическая женщина, и как это она слегла только сейчас?
Тамара Георгиевна встретила детей и Олю радостными вскриками и новым потоком извинений. За хлопоты девушке была обещана полная картина съемок фильма. Однако радость ожидания была омрачена появлением крайне неприятной особы. Ею оказалась матушка госпожи Горской. Высокая плотная старуха с крючковатым
– Приехала помочь тебе, моя дорогая! Кто же, кроме матери, бросит все и помчится на подмогу! Вот ведь опять твое ненаглядное сокровище Вениамин кинул тебя в одиночестве и остался в городе! И черт знает, что он там делает, один, без должного догляду! Кобелина!
– Маман, прошу вас! – Тамару Георгиевну покоробило от ее грубости, которая, впрочем, была привычным делом. – В доме посторонний человек!
– Это еще кто? – Старуха сердито оглянулась на оторопевшую Ольгу.
– Позвольте представить вам барышню Миронову Ольгу Николаевну.
Но Тамара Георгиевна не успела закончить фразы, как Агриппина Марковна перебила ее:
– Так что же у этой барышни Мироновой дети носятся как очумелые и чумазые, подобно простолюдинам?!
– Мама! – покраснела от смущения Горская. – Ольга Николаевна не гувернантка! Она моя гостья, дочь доктора Миронова! Она была очень любезна и согласилась присмотреть за детьми во время съемок.
– Так, стало быть, вы не новая гувернантка? – удивилась старуха. – А я-то решила, что моя дочь наконец выставила вон самодовольное английское чучело!
Оля почувствовала, как стали предательски подергиваться губы. Ну нет! Не плакать! Хотя очень обидно!
Девушка, вечером оставшись одна, долго смотрела на себя в зеркало. Неужели она имеет такой же бесцветный и засушенный лик, как бедная мисс Томпсон? Хотя за англичанку ей тоже стало досадно, в целом она Оле была даже симпатична.
Как девушка поняла из разговоров, отдельных брошенных реплик, взглядов, жестов и вздохов, Агриппина Марковна слыла грозой семьи. Дети ее боялись, особенно мальчики. С ними она была строга и непреклонна. На другой же день оба получили и порцию подзатыльников и нравоучений, и множество нелицеприятных определений. Так же сурова старая женщина была по отношению к своему знаменитому зятю. Слыша, как она в другом конце дома его поносит и корит за глаза, можно было подумать, что речь идет об убогом ничтожестве, пьянице и бабнике. Оля не верила своим ушам. Она была бы и рада не слышать злобной напраслины, но громогласные рассуждения старшей Горской достигали ее слуха повсюду. Правда, к Вере она относилась со странным терпением, хотя девочка боялась капризничать в ее присутствии.
Но особенно поражала Миронову Тамара Георгиевна. В ответ на обидные или злобные замечания она или махнет легонько рукой, мол, пустое говорите, мамаша, или головой покачает, улыбнется мягкой светлой улыбкой. И ничего более! Оля уже кипит про себя, так ей обидно за детей или Извекова, а Горская словно слушает и не слышит. Плохое и неприятное пролетает мимо, не касаясь ее души. Старая, сердитая на весь мир мать и ее гениальная, добрейшая, прекраснейшая дочь. Как это странно!
– Стало быть, вы дочка Николая Алексеевича? – вновь спросила Агриппина Марковна за вечерним чаем, вонзив в девушку острый взор.
Оля поежилась. Так, наверное, рассматривают какое-нибудь насекомое. Внимательно, настороженно, враждебно. Чего спрашивать снова, разве за день у нее мог образоваться другой родитель?
– Да, мой отец – доктор Миронов. Очень известный в Петербурге врач, – набравшись смелости, почти с вызовом произнесла девушка.
Тамара Георгиевна ободряюще улыбнулась ей со своего места за самоваром.
– Да, да, знаем, знаем, Тамарочка говорила мне, – старуха отхлебнула чаю. – Уф, горячий! – И стала обмахивать себя батистовым платком.