Суровые дни

Шмелев Иван Сергеевич

А такъ прямо и вышло, какъ вылилось.

III

Какъ-то зашёлъ Нырятель, мужичокъ-рыболовъ изъ-подъ Щетинина омута, напомнилъ:

– Помните, лещъ-то? Бабы-то наши учуяли, а?! Да и то сказать, - Богъ и скотинку умудряетъ.

И вспомниается теплая iюньская ночь на Щетининомъ омут и разсказъ о рыбахъ.

– …Какъ оттёрся, выпростался, вся тешуя съ его соплыветъ и соплыветъ - до крови. Слабость на его нападетъ и нападаетъ, бда. Сейчасъ первое ему удовольствiе - лчиться. Воды ему, стало быть, свжей и песочку… Онъ теб не пойдетъ куда въ глыбь тамъ, это ужъ онъ знаетъ… знаетъ, гд ему польза окажетъ. Первый ходъ ему, чтобы безпремнно на Кривой Бродъ. Сейчасъ, первымъ дломъ, Господи баслови, - на Кривой Бродъ поползетъ, стна-стной!

Такъ и валитъ, такъ и валитъ рядами, головёшками въ одну сторону, чисто теб войско его идетъ. Тыщи миллiоновъ его тутъ, а нонче бы-ло!!… Мать твоя сковородки! Засыпалъ и засыпалъ весь бродъ! И вдь чего - не боится! Мужики дутъ прямо на его, онъ тутъ возля стоитъ - дави, на! Истинный Господь, не вру. Пожмётся такъ, малость самую, чтобы только по ёмъ не здили, и стоитъ. Ахъ, ты, лшiй!. Да-а… Ну, теперь подходи къ нему съ намёткой, съ берегу - вотъ онъ, накрывай! Ладно. То-олько завелъ… врёшь. Сейчасъ снизится, пододвинется и почнётъ клониться къ тому краю… ни-какъ! Продвинется, сколько ему полагается, чтобы недостать, опять подымется и стоитъ. Заходи оттеда - опять сызнова разговоръ. Притрафлялись стью, - только станешь подбираться издаля, во-онъ откуда портки спустишь, - въ омутъ сплылъ и сплылъ, какъ по команд. Чисто у его тамъ распоряжается кто. Не вришь? Чтобъ мн его никогда не поймать, истинный Богъ - не вру. Спрашивай у тресвятскихъ, у болотинскихъ - здятъ они черезъ Кривой Бродъ, видали. Изъ годовъ годъ. Вотъ бабы разъ… ужъ и смху было!
– идутъ гуртомъ, а я тутъ, подъ тми вонъ устиками, у подмоинки, на судачка жерлицы разставлялъ… ка-акъ заверещатъ, да ка-акъ шарахнутъ! Его, стало-быть, и увидали, въ смый-то полдёнъ. Вода-то чё-орная отъ его, - весь песокъ укрылъ, перья поверху шумятъ, играютъ, на спинкахъ-то… горбушками-то чёрными такъ и выпираетъ весь вонъ. Креститься начали. Къ войн, што-ль, онъ это?
– говорятъ. Истинный Богъ!

Теперь Нырятелю всё кажется вполн яснымъ. Рыба! Ужъ если про рыбу разговаривать, такъ умнй ея нтъ. Надо её понимать, а Нырятель её понимаетъ лучше кого угодно. По пять минутъ въ вод пробыть можетъ! Не усмотришь вразъ - потомъ схватишься, да поздно. Вотъ окуня нынче совсмъ на чистой глубин не видать стало, - весь въ крпи, подъ топлюги забился, укрпился и ни-куда, а въ прошломъ году бреднемъ пойдёшь - и трехфунтовыхъ зацпишь. Это ужъ онъ чуетъ чего. Теперь этотъ ещё… ельчикъ: запропалъ и запропалъ. А елецъ-то какой всё былъ - четверть! Куда его вымело? Пискарь, шутъ его разберётъ, на глыби хватать сталъ, въ тишинк. Разв ему тутъ мсто?

– Прямо, - говоритъ шёпотомъ Нырятель, - рыба нонче ополоумла. Налимъ въ iюл ловился, въ самыя жары! Головля я знаю, какъ свои капиталы, гд ему когда быть полагается, - фунтовичкамъ ли, тройчкамъ ли… вс квартеры ихнiя знаю. Ну, и что жъ онъ у меня выкинулъ, какую манеру! Ныряю за имъ подъ вётлами, гд быритъ кругами… тутъ вдь ему, сердешному, сласть самая… хорошо. Какъ въ погребъ мн за нимъ слазить. Нырнулъ разокъ, движу по дну, гляжу - пискаря насыпано, какъ каши! Шуганулъ. Шурецъ встрлся, та-акъ съ полфунтика, вниманiя на него нтъ. Ладно. Да игд жъ, думаю, головли-то мои? Подъ кручу дошелъ - едниаго-разъединаго головлишку встрлъ, такъ съ фун-тикъ, - не пойму и не пойму. На ямы перешелъ, къ глыбамъ, гд только налимамъ станъ настоящiй, а головля тутъ и не пахло никогда… Пожжалуйте! Весь тутъ, чисто хоронится. Прямо, ниспровергъ и ниспровергъ. Почему такое? Присягу на ихъ приму, извстны они мн сорокъ седьмой годъ, какъ нырять сталъ. Первый разъ обманулся. Какое-нибудь имъ понятiе надлежитъ, для чего нужно… черезъ землю имъ подается - шутъ ихъ разберетъ. Рыба, а хитрй этихъ рыбовъ нтъ. Молчитъ - думаешь, безчувственное какое существованiе-предметъ, а она своё ведётъ, свой оборотъ. Налимъ… съ морды его глядть - дуракъ и дуракъ, а онъ такое можетъ, что… [1]

1

Но о Нырятел и его рыбьемъ царств, которое онъ знаетъ, какъ ни одинъ ихтiологъ-профессоръ, я попоробую разсказть въ другое время, когда настанетъ пора спокойныхъ и весёлыхъ разсказовъ.

IV

У

дяди Семёна, бывшаго десятскаго, давно обобраны яблоки, ободранъ осенними непогодами садъ, и шалашикъ, засыпанный почернвшимъ листомъ, глядится грязнымъ ворохомъ гнили. Давно улетли ласточки, закуталась въ солому изба, смотритъ больной и слпой и даже покосилась, какъ-будто. Долгими вечерами подъ жёлтымъ огонькомъ висячей лампы ткетъ безконечныя фитильныя ленты молодка-сноха, толкаетъ и толкаетъ стукотливый станокъ. Дядя Семёнъ ищетъ по старымъ газетамъ «списки», водитъ по непослушнымъ строкамъ непривычнымъ пальцемъ, всё ищетъ. Нтъ, не находится: всё офицеры и офицеры. Разв всё упишешь въ газетахъ! Сказываютъ вонъ…

Въ первомъ списк, который онъ ходилъ читать въ городъ, не дождавшись извстiй изъ волости, не нашёлъ онъ своего Михайлу Оршкина. А больше трёхъ недль нтъ письма. А ужъ и старуха Зеленова получила совсмъ недавно, - сынъ ея лежитъ въ лазарет, въ Минск, и скоро опять подвигнется на приступъ. И Никифоровы получили извстiе, форменную открытку изъ Германiи, - ишь ты, куда попалъ!
– что въ плну сидитъ Васька Никифоровъ, въ лазарет. И уже три двора знаютъ, что убиты ихъ сыновья и хозяева - гармонистъ Сашка Вяхрёвъ, Степанъ Недоскинъ, столяръ-модельщикъ, - восемьдесятъ рублей и добывалъ въ мсяцъ, - и Ганя Крапивинъ, съ поджабинскаго завода, формовщикъ.

Выпалъ глубокiй снгъ, надли пушистые чепцы принизившiеся избушки. Засвтлли поля, и новыя дороги проложили свои рыхлые ленты. На сердц повеселй, какъ-будто. Крпче трещатъ на задахъ сороки, несутъ и несутъ всти и утромъ, и къ вечеру.

– Какъ, дядя Семёнъ, дла?

Стоимъ у възда въ село, у церкви.

– Живъ!!
– кричитъ онъ, хотя стоимъ лицо на лицо.
– Сразу три письма вчера получили! Въ семи бояхъ былъ, подо всякими кононадами!.. Уберегъ Господь… Такъ рады, такъ рады!..

Онъ не такой, какъ всегда. Онъ не нанизываетъ слова, и пропала его степенность: говоритъ-говоритъ, и, кажется, всё въ немъ вбито и перетряхнуто. Скоро-скоро крестится на блую церковь, на которой уже налаженъ крестъ.

– Носки шерстяные ему послалъ да хуфайку съ варежками, всего навязали. Лепёшекъ старуха ему напекла-а!.. Живъ!

И, точно испугавшись великой радости, говоритъ тихо:

– Ну, только война эта, не дай Богъ, какъ сурьёзна. Что-то Господь дастъ…

Помнитъ ли, что загнздились у него ласточки?

– Главное дло, старуха чуетъ, что возворотится: сердце у неё лёгкое стало, вотъ что. Она по сердцу узнаетъ. Пишетъ, - маленько ногами жалиться сталъ, на вод довелось много разовъ отличаться. Ну, да вдь не на гулянкахъ, всего бываетъ. Мы тутъ въ тепл, въ одеж, въ сытости, а имъ и не попито и не поспано, да… Да только бы возворотился, а то у насъ тутъ старуха Зеленова уметъ, какъ взяться, - пареной брюквой со шкипидаромъ, живо распространитъ. Въ земской тоже хорошiе доктора, - съ полгоря. Стны помогутъ. Сейчасъ съ почты бёгъ, отправку ему длалъ. Старуха ему лепёшекъ тамъ, а я упомнилъ, копчёную селёдку онъ уважаетъ, - прямо, братъ, ему цльный пятокъ выслалъ! А?! Дойдетъ?

– Дойдетъ.

– Тамъ кажный кусочекъ - не наглядишься! У насъ тутъ и творожку, и барашка намедни посолили, а чайку, а тамъ… не распространишься, а? Вдь врно?! Тамъ имъ…

Что это? Дядя Семёнъ моргаетъ и старается скинуть накатившiяся, совсмъ, было, забытыя слезы. Самъ удивленъ, смазываетъ ихъ жёсткой обвтренной рукой и смется тихо - не можетъ уже сдержать себя. А он все бгутъ, скатываются по носу, прячутся въ бород. И у него, такого крпкаго, такого суроваго, хозяйственнаго, который кричитъ на свою старуху, если она начинаетъ ныть, даже у него ослабло снутри.

– Да что, другой разъ такъ. Намедни, какъ писемъ не было, не сплю и не сплю. Пошла старуха корову поглядть, - телиться ей вот-вотъ, - а со мной какая манера вышла! Сплю - не сплю… вижу - Мишутка, какъ махонькiй ещё былъ, сидитъ на лавк, гд у насъ въ рамочк похвальный листъ, отличiе его изъ училищи, и смётся. Такъ меня… върод какъ удивило. А тутъ смотрю - ни-чего, старуха прибирается, ведромъ стучитъ. Шести часовъ! Стали гадать, къ чему такое. Говоритъ - къ хорошему, ежели онъ весёлый… сонъ-то такой явственный. Тутъ я раздумался и, прямо сказать, поплакалъ чуточку, вперв`oй… старух не сказался. Глядь - три письма! Скажи на милость! Чисто самъ принесъ.