Суть дела (сборник)
Шрифт:
Эти фантазии, казалось бы, несообразные с действительностью и материалистическими представлениями о происхождении вещей, тем не менее имели удивительную судьбу – чудо произошло: в Рязани, в доме престарелых, скончалась тетка Петра Михайловича и по завещанию оставила ему пятьдесят тысяч целковых и участок земли где-то между Спас-Клепиками и Тумой.
Горемыкин не мешкая отправился на Рязанщину электричкой, честь честью похоронил тетку, послал своим дамам прощальную телеграмму и поехал смотреть владения, которые располагались километрах в десяти от Тумы, в заброшенной деревне, сиротливо стоявшей, как ему и мечталось, среди дремучих лесов, быть может, тянувшихся
Деревенька когда-то была дворов в десять, избы стояли и заколоченные, и полусгнившие, а у тетки и вовсе остался один сарайчик, впрочем, вполне пригодный для временного житья, все же вокруг густо поросло крапивой, иван-чаем и лебедой. Единственная по-настоящему неприятная статья заключалась в том, что, как выяснилось впоследствии, на дальнем конце деревни существовал в своей сторожке пожилой егерь Семен по прозвищу Помело, но он, на счастье, был нелюдим и целый день пропадал в лесу.
Как цивилизованный человек, Петр Михайлович первым делом оборудовал отхожее место: он выкопал яму в человеческий рост, укрепил ее старыми досками, поставленными «на поп໴, и после сколотил чуланчик из чего попало, который он даже снабдил окошком с видом на чей-то заброшенный огород.
Затем он принялся строить дом. Фундамент теткиной избы хорошо сохранился, и это решило проблему нулевого цикла, так что потратиться пришлось только на дециметровый брус для каркаса, два рулона рубероида, мешок цемента и куб половой доски. Попутно изобретательный Горемыкин вышел на замечательную, даже гениальную новацию в строительном деле – он надумал построить дом из пустых винных бутылок, которых видимо-невидимо валялось по усадьбам, (вероятно, деревня потому и вымерла, что спилась). Он мешками таскал к себе стеклотару, пока у него не набралась этого материала маленькая гора.
План Горемыкина был такой: пространства между балками каркаса, расположенными вертикально, горизонтально и под углом, по староевропейскому образцу, заполняются бутылками на растворе, донышками наружу, и кладутся ряд за рядом «тычком», как обыкновенные кирпичи. Эта технология уже тем была хороша, что давала чувствительную экономию средств, времени и усилий, что пустые бутылки представляют собой идеальный термоизолятор, что это, наконец, красиво, когда под солнечными лучами сияет-переливается бутылочное стекло.
К середине августа дом был построен и даже с некоторыми излишествами, а именно: на коньке красовался резной петушок, стены изнутри были обмазаны глиной и оклеены старыми-престарыми газетами, которые, между прочим, занятно было читать в бинокль, слева от входной двери приютилась хитроумная винтовая лестница, ведущая на чердак; изящные оконные рамы Петр Михайлович вязал сам.
Предстояло, впрочем, оборудовать жилище, но эта задача была из простых, поскольку прежние обитатели пооставляли после себя много разного барахла; рыская по деревне, он обрел и стол, и табурет, и кое-что из посуды, и приличную, местами даже никелированную кровать. Печку-«буржуйку» Горемыкин соорудил из железной бочки из-под солярки и жестяных самоварных труб.
Теперь можно было в полную силу насладиться одиночеством и без помех предаться любимому занятию – изобретательству: Петр Михайлович в то время работал над чайником на солнечных батареях, который в проекте мог за полторы секунды вскипятить пять литров воды и ловил радиопередачи по «Маяку».
Он поднимался чуть свет, затапливал печку березовыми чурками, приготовленными с вечера, кипятил
Когда солнце уже помаленьку валилось к западу, Петр Михайлович шел на двор и занимался мелкими хозяйственными делами, как то починял забор, собирал сушняк для растопки, ходил по грибы, которые в обилии водились по заброшенным огородам, таскал воду из колодца, искал по привычке пустые бутылки про запас, на случай починки дома, или, на худой конец, налаживал строительный инструмент. Слова было не с кем сказать, но то-то было и хорошо. Разве время от времени в деревне появлялся егерь Семен и, проходя мимо горемыкинской усадьбы, всегда разыгрывал одну и ту же идиотскую шутку, то есть он окликал хозяина:
– Петь, а Петь!
Петр Михайлович:
– Ну чего тебе?
– Предлагаю спеть!
А так изо дня в день на десять километров вокруг стояла такая тишина и безлюдье, что он чувствовал себя единственным на земле человеком, практикующем бытие.
По вечерам, когда на деревню мало-помалу спускалась мгла, он зажигал керосиновую лампу (света тут никогда не было), устраивался у окна и, глядя на темнеющее небо, где уже проклюнулась и подмигивала ему первая звезда, точно на что-то намекала, думал о том о сем.
По той причине, что в эти минуты его охватывало необыкновенное, томительное и какое-то трогательное чувство, словно он вдруг резко помолодел, и все только начинается, и много чего прекрасного ожидается впереди, думалось Петру Михайловичу исключительно хорошо. То ему придет на мысль изобрести компактную установку, которая глушила бы телевизионный сигнал, то явится идея возрождения дворянского сословия как гаранта выживаемости страны, то вздумается выступить с законопроектом о насильственном расселении городов. И радостно делалось на душе от сознания, что вот вся держава, от Калининграда до Владивостока, дрыхнет, поджавши ноги, а он, Горемыкин Петр Михайлович, наслаждаясь одиночеством, глубоким, как сон истомленного человека, в это время мыслит за всю страну.
К добру ли, к худу, в нем постепенно развилась привычка мыслить вслух, себя же выставляя в качестве истца, себе же возражая, либо соглашаясь с самим собой. Например, одна как бы ипостась Петра Михайловича утверждала:
– Как это ни прискорбно, а все же люди не ровня друг другу и слишком разнятся-неладятся меж собой. И никакие революции, никакой марксизм не могут обеспечить одинаковые права и возможности, допустим, Эдисону и папуасу, балерине и водолазу, уголовнику и председателю колхоза «Памяти Ильича». Так всегда было и всегда будет: Ваня Голицын аристократ, тонкий художник и очаровательный человек, а Ваня Пупкин – немытая рожа, невежа и баламут; черный люд зашибает копейку и таращится в телевизор, а избранная публика безвозмездно радеет о благе народном, хотя бы только материального порядка, но это тоже подай сюда.