Суть дела
Шрифт:
Попутно Карл купил себе смеха ради фальшивый «Ролекс» китайского дела, а Вероника приобрела бутылку вьетнамской водки, настоянной на кобре, дамскую сумочку из кожи аллигатора, кривой яванский нож, черепаховый гребень, шелковый отрез на сари нежно-голубого цвета, путеводитель, газету «Фигаро», колье из зубов акулы и массивное серебряное кольцо.
Далеко они не ушли: хотя уже вечерело, было настолько знойно, душно, вообще противно, что они укрылись в первом попавшемся ресторанчике с кондиционером и решили хорошенько напиться согласно рекомендации Карла, который утверждал, будто ничто так не спасает от зноя, как алкоголь.
Говорили они на хорошем американском, и поэтому их не смущали косые взгляды соседей, неодобрительно провожавшие каждую пару стаканов ирландского виски on the rocks, [11] которую подносил нашим расторопный официант.
Слегка захмелев, Карл Леопольд сказал:
— Не вздумайте кормить голубей. За это баловство в Сингапуре можно попасть в тюрьму.
Вероника сказала:
— Дикая страна.
— Это немного есть.
— А вы, в свою очередь, не вздумайте плеваться на улице, а то вас так оштрафуют, что останетесь без штанов.
11
Со льдом (англ.).
Карл не отозвался на это распоряжение, а только замычал что-то себе под нос — быть может, ему вдруг захотелось спеть.
По всей видимости, здешние кондиционеры не брали сингапурскую раскаленную влажность, так как после шестого стакана виски оказалось, что Карл промок насквозь, словно искупался, и тогда он выругался, оттопырив рубашку двумя пальцами на груди:
— Ну ни ё… твою мать! — сказал он по-русски, демонстрируя Веронике свою беду.
Какой-то китаец, сидевший по соседству, а может быть, и не китаец вовсе, по-русски ему сказал:
— Молодой человек, держите себя в руках.
Карл с Вероникой испуганно переглянулись, расплатились и утекли.
В гостинице они еще выпили по бутылке шампанского, немного повспоминали о катании на коньках под Новодевичьим монастырем, и в конце концов их так разморило, что они завалились в одну постель. Через полчаса Карл спросил Веронику:
— В контору сообщать будем? [12]
— Про что?
— Да про это самое!
— Еще чего!
12
Некогда наши разведчики были обязаны информировать Центр даже о самых интимных обстоятельствах заграничного бытия.
Утром они перешли на «ты».
10. На другой день Карл с Вероникой поднялись рано, выкупались в бассейне, привели себя в порядок, выпили по чашке крепкого кофе, купили свои газеты и разошлись: Вероника отправилась на фабрику Бегемота наводить справки, а Карл поехал (точно ему нюх подсказал) именно на East Coast в слабой надежде найти там Ивана Ефимовича и так или иначе закрыть вопрос.
Обнаружить резиденцию старого товарища долго не удавалось, пока Вероника не позвонила ему по сотовому телефону и не сообщила, где именно арендует жилье Жан-Поль Люпэн, он же Иван Ефимович Середа.
Дом был заперт, окна занавешены,
— Интересуетесь недвижимостью? — вкрадчиво спросил он на таком диком английском, на каком, наверное, даже туареги не говорят.
— Недвижимостью я тоже интересуюсь, — на хорошем американском ответил Карл. — А скажите, чья это собственность на сегодняшний день?
— Моя. Еще недавно здесь жил один господин из Парижа, русский эмигрант. Хороший был, чувствительный человек.
— А почему был?
— Потому что он пропал. Продал мне свое предприятие и пропал.
— Куда же он делся?
— Я думаю, утонул.
— Позвольте, как это утонул?
— Он последнее время странный был, задумчивый, бессловесный, как монумент. А чуть выпьет, все про самоубийство говорит. Говорит: «Хорошо бы выйти в открытое море на надувном матраце и дрейфовать, пока какая-нибудь акула не откусит тебе башку».
— А больше он ничего такого не говорил?
Вася призадумался и сказал:
— Еще он собирался купить себе гроб из листового золота, а что останется — перевести футбольному клубу «Локомотив». Я думаю, старик умом тронулся от жары…
Незадолго до наступления темноты, которая в тропиках обрушивается мгновенно, как электричество вырубается, когда на подстанции случается неполадка, Карл с Вероникой встретились в ресторанчике на Риверсайд, где по столикам горели свечи в виде надкушенного яблока и подавали европейскую, человеческую еду. Только они выпили по двойной порции виски, как воздух за окнами вдруг погас и на улице вспыхнули нестерпимо яркие фонари.
Вероника сказала, задув свечу:
— Фабрика продана, кто новый хозяин, понять нельзя.
— Да знаю я этого хозяина, — сказал Карл, — русский охламон, по всей видимости, из братвы.
— Счета ликвидированы, — продолжала Вероника, — нашего Бегемота не видели на фабрике с прошлого декабря. Но вот что интересно: из Центра сообщают, что Почтальон встречался с ним в условленном месте на Очард-роуд дня три, что ли, тому назад.
— Какие-то детали будут?
— Детали есть. Бегемот передал Почтальону очередную посылку для конторы и все что-то спрашивал про Гоа (это запад Индостана), а чего спрашивал, не понять.
— Боюсь, это он так… для отвода глаз. Боюсь, что наш Бегемот руки на себя наложил.
— Я не знаю этой идиомы.
— Ну, покончил жизнь самоубийством, committed suicide, как это у русских случается через раз.
— Основания?
— И никаких не нужно особенных оснований! Писатель Горький стрелялся из-за Гейне, который выдумал «зубную боль в сердце».
— Ненормальный народ!
— Это немного есть.
— Правда, душевный.
— И это есть. Самое интересное, что и страна, в сущности, ужасная, и народ ужасный, а есть в них что-то такое… что-то неотразимо обаятельное, что непременно проймет культурного чужака.