Суть доказательств
Шрифт:
— Что-нибудь вроде самозарядного «ремингтона». Пятнадцать пуль тридцать второго калибра. Прикинь сама. В три раза больше, чем у тебя в барабане. Разок угостишь — добавки не попросит.
— Марино, — устало сказала я, — все в порядке, понимаешь? И мне не нужен целый арсенал.
Он посмотрел на меня исподлобья.
— Представляешь, каково это, когда ты стреляешь, а ему хоть бы хны?
— Нет, не представляю.
— А вот со мной такое бывало. Как-то в Нью-Йорке я разрядил всю обойму в одного мерзавца, клиента психушки. Четыре пули в грудь. И его это не остановило. Я раньше
Я выудила из кармана халата пару чистых салфеток и начала вытирать руки от смазки.
— Тот псих, что гонялся за Берилл по дому, он из таких, док. Точно тебе говорю. Стоит завестись, и его уже не остановишь.
— А что тот… в Нью-Йорке? Он умер? — рискнула спросить я.
— Да. В «скорой помощи». Мы с ним вместе ехали, в одной машине. Та еще выдалась поездочка.
— Тебе сильно досталось?
На лице Марино не дрогнул ни один мускул.
— Не сильно. Наложили семьдесят восемь швов. Ты же меня без рубашки ни разу не видела? Вот, лучше и не надо. У него был нож.
— Господи… — прошептала я.
— С тех пор я ножи не люблю.
— Я тоже.
Мы направились к выходу. От масла, растворителя и пороха осталось неприятное ощущение, как будто я пару дней не принимала душ. Многие даже не представляют, до чего это грязное дело — стрельба.
Марино сунул руку в карман, достал бумажник и, порывшись, протянул мне небольшую белую карточку.
— Но я же еще и запрос не оформляла, — пробормотала я, глядя на лицензию, дававшую мне право носить скрытое оружие.
— Ну, понимаешь, судья Райнхард мне кое-чем обязан.
— Спасибо, Марино.
Он улыбнулся и придержал дверь.
Вопреки указаниям Уэсли и Марино и элементарному здравому смыслу я задержалась на работе, а когда опомнилась, уже стемнело и на стоянке никого не осталось. Лучше бы не заходила; одного взгляда на календарь хватило, чтобы испортить себе настроение.
Роза систематически реорганизовывала мою жизнь. Назначенные встречи переносились, передвигались и даже отменялись, лекции и демонстрационные занятия передавались Филдингу. Мой непосредственный начальник, глава департамента здравоохранения, после трех неудавшихся попыток застать меня на месте осведомился, уж не случилось ли со мной чего.
Филдинг с замещением вполне справлялся, что неудивительно. Роза печатала ему протоколы вскрытий, то есть делала его работу, а не мою. Солнце все так же вставало и садилось, дела на службе катились как по маслу, и мне оставалось только гордиться тем, какую замечательную команду я подобрала. Наверное, примерно то же самое чувствовал Господь после того, как закончил творческий процесс и понял, что никому уже больше не нужен.
Вместо того чтобы отправиться с работы домой, я завернула в Чемберлейн-Гарденс. На стенах кабины лифта висели те же просроченные извещения и объявления. Со мной поднималась сморщенная, иссохшая старушка. Вцепившись в свою палку, как птичка в ветку, она неотрывно таращилась на меня печальными водянистыми глазами.
Я не предупредила миссис Мактиг, что приеду, и, когда после настойчивого стука дверь номера 378
— Миссис Мактиг? — На всякий случай я снова представилась. — Вы меня помните?
Лицо прояснилось, дверь открылась шире.
— Да. Конечно! Как замечательно, что вы заглянули. Проходите, пожалуйста.
На ней были розовый стеганый халат и такие же тапочки. Впустив меня в гостиную, миссис Мактиг выключила телевизор и убрала с дивана плед. На столике стоял поднос с орешками, печеньем и недопитым стаканом сока. Перед моим приходом вдова сидела на диване, смотрела вечерние новости и щелкала орешки.
— Извините, пожалуйста, что помешала. Мне нужно было вас предупредить о своем приходе.
— Не извиняйтесь, вы совсем не помешали. Выпьете что-нибудь? — быстро предложила она.
Я вежливо отказалась и, пока она прибиралась, присела на край дивана. Мне вспомнилась моя бабушка, неизменно сохранявшая присутствие духа и бодрость. Даже когда вокруг ее ушей начала загнивать плоть. Сердце сжалось от боли. Летом, за год до смерти, она прилетела в Майами, и однажды мы отправились с ней за покупками. Посреди «Вулворта» булавка, на которой держался ее импровизированный подгузник из мужских плавок и гигиенических тампонов, расстегнулась, и все сползло к коленям. Мы поспешили в дамскую комнату, давясь от смеха, и мне стоило больших трудов удержать под контролем свой собственный мочевой пузырь.
— Говорят, сегодня может пойти снег, — заметила миссис Мактиг, усаживаясь на другом конце дивана.
— Да, на улице довольно сыро, — рассеянно ответила я, раздумывая, как подступить к неприятному для хозяйки разговору. — И весьма холодно. Не люблю ездить в снег.
— Зато, может быть, у нас наконец-таки будет настоящее, белое Рождество. Это что-то особенное, правда?
— Правда. — Я уже обвела взглядом комнату, но так и не обнаружила того, что искала, — пишущей машинки.
— Не могу припомнить, когда в последний раз на Рождество лежал снег.
Неуклюжим разговором о снеге миссис Мактиг пыталась прикрыть нараставшее беспокойство, но получалось у нее плохо. Она понимала, что я пришла не просто так, а принесла какие-то плохие новости.
— Вы точно ничего не хотите? Может быть, бокал портвейна?
— Нет, спасибо.
Молчание.
Пора решаться.
— Миссис Мактиг. — Она посмотрела на меня по-детски беззащитно и тревожно. — Вы не могли бы еще раз показать мне ту фотографию? Помните? Ту, что показывали, когда я была у вас в прошлый раз?
Застывшая на бледных, тонких губах чахлая улыбка напоминала старый шрам.
— Ту, с Берилл Мэдисон.
— Ах да, конечно.
Старушка медленно поднялась и покорно поплелась к секретеру. На ее лице, когда я попросила показать также конверт с бумагой, отразился то ли страх, то ли недоумение.
Бумагу я узнала сразу, как только прикоснулась к сложенному пополам кремовому листку, — та самая, из двадцатифунтовой пачки. На просвет был хорошо виден и водяной знак Крейна. На фотографию я едва взглянула, чем окончательно сбила миссис Мактиг с толку.