Суворов и Кутузов (сборник)
Шрифт:
Вчера произошел случай, который подтвердил это.
В Тульчин входил Смоленский драгунский полк. Суворов поехал за местечко смотреть полк на марше. Он скакал галопом по широкой дороге вдоль растянувшихся эскадронов. Вдруг обернулся к Столыпину и, махнув плетью куда-то в сторону, крикнул: «Э, а!»
Столыпин подскакал к эскадрону и сразу же сообразил, в чем дело: эскадрон потерял дистанцию, и потому отстали пушки.
Столыпин приказал артиллерийскому офицеру податься вперед.
Суворов, довольный, махнул Столыпину головой.
Фельдмаршал
Местечко еще спало. На улицах не было ни души. Шаги Столыпина гулко отдавались на мостовой.
Столыпин подходил к двухэтажному дому графини Потоцкой.
Графиня Потоцкая, статс-дама российского двора, уступила фельдмаршалу первый этаж, а сама со взрослой дочерью помещалась во втором.
Суворов подружился с Потоцкими. Он часто ходил к графине посидеть и поговорить. Потоцкие навещали Александра Васильевича.
Молодые офицеры из штаба Суворова засматривались на хорошенькую дочь графини, перешептывались с графиниными горничными.
Подходя к дому, Столыпин по привычке обдернул мундир, осмотрелся, все ли в порядке.
Второй этаж был еще темен. В раскрытых окнах чуть шевелились под легким ветерком, белели шелковые занавески.
Лишь в одном окне первого этажа – в камердинерской Суворова – светился огонек.
У высокого крыльца стоял, отбиваясь от назойливых комаров, часовой.
Столыпин поднялся по ступенькам, прошел переднюю, где, растянувшись на скамейке, храпел вестовой, и вошел в следующую комнату. В ней спали Прошка, повар и фельдшер Наум, бривший барина.
Столыпин не без труда растолкал главного камердинера, который упорно не желал пробуждаться.
Александр Васильевич приказал поднять его пораньше.
Прошка, зевая и чертыхаясь, сел. Ткнул кулаком в бок Мишку-повара:
– Вставай, увалень!
И поплелся будить «самого».
Через секунду из спальни донесся приятный басок фельдмаршала.
Суворов проснулся бодрый, живой, веселый. Он все дни пребывал в отменном настроении. Еще бы – наступил сезон его удовольствий: ученья в поле, лагеря, беспрестанное движение и множество разнообразных дел. Покоя и безделья не выносила его кипучая натура.
Прошка и вестовой понесли в спальню два ведра воды и громадный таз. Начинался день, начинались обязательные, неоднократные обливания водой.
А повар пошел кипятить в печке чай. Как все старики, Суворов любил, чтобы еда и чай были горячими. Потому повар кипятил чай тут же, при нем, в спальне.
Суворов вытирался, отдавая приказания повару, что сготовить к обеду.
– На закуску – редька… Бешбармак. [83] Пельмени. Духовая говядина. Каша рисовая. И щука с голубым пером… А мальчик
– Давно. Ждет.
– Позови.
Столыпин вошел, поздоровался.
83
Бешбармак – вареное мясо, крошево.
– Здравствуй, братец! Кликни ко мне господина Дьякова!
Столыпин отправил ординарца за полковником Дьяковым, который был начальником провиантской конторы при армии.
Сонный предстал перед фельдмаршалом полковник – в такую рань вставать не привык.
– Николай Александрович, все запасные магазейны были б полны! И все исправно. Ежели провианта недостанет, на первом суку тебя, ваше высокоблагородие, повешу! Ты, мой друг, меня знаешь: я тебя люблю и слово сдержу. Ступай!
Полковник Дьяков пулей вылетел из спальни, – куда и сон девался.
Все знали: фельдмаршал шутит только во время отдыха, за обедом, а в рабочие часы – шутки в сторону.
– Мальчик, садись, чайку попьем! – крикнул он Столыпина.
Пили чай с медом и сухарями.
Напившись, Суворов усадил адъютанта за стол к окну, которое выходило в большой графский сад:
– Прочти-ка, что вчера записали из «словесного поучения».
– «Береги пулю на три дня, а иногда на целую кампанию…»
– Прибавь: «как негде взять».
– «Стреляй редко, да метко. Штыком коли крепко. Пуля обмишулится, штык не обмишулится. Пуля – дура, штык – молодец. Береги пулю в дуле; трое наскочат, первого заколи, второго застрели, третьему штыком карачун; это не редко, а заряжать некогда. В атаке не задерживай…»
– Так. А дальше, на той синей бумажке, что у нас?
Столыпин прочел:
– «Фитиль на картечь; бросься на картечь: летит сверх головы. Пушки твои, люди твои; вали на месте, гони, коли, остальным давай пощаду. Они такие же люди: грех напрасно убить».
– Все?
– Все, ваше сиятельство.
– Теперь пиши.
И Суворов, бегая из угла в угол, стал диктовать:
– Три воинские искусства: первое – глазомер, второе – быстрота, третье – натиск…
…Уже давно взошло солнце, давно погасили свечу – она была не нужна. Наступило утро. Из сада, из не освещенных солнцем уголков, тянуло сыростью, но в этой непроницаемой дымке, которой уже было подернуто небо, чувствовалось, что день встает жаркий, душный.
Суворов диктовал:
– Субординация, экзерциция, дисциплина, чистота, опрятность, здоровье, бодрость, смелость, храбрость, победа и слава… Ну вот. Вчерне готово. Завтра перепишем, и можно посылать в полки. А теперь пора обедать. Что, Киселев приехал?
– Так точно.
– Ступай позови его к обеду!
Столыпин с удовлетворением пошел звать генерала Киселева, – он оказался прав: генерал-поручику было кстати не сразу являться к фельдмаршалу.
III