Суворов и Кутузов (сборник)
Шрифт:
Суворов только крутил головой да недовольно хмыкал.
На площади перед Зимним, готовясь с самого раннего утра к вахтпараду, равнялись взводы разных полков, которые сегодня заступали в караул. Вахтпарад у Павла был существенным делом, главной заботой всего дня. Здесь, при разводе, он отдавал приказы, здесь он карал и миловал.
На вахтпарадах должны были присутствовать все гвардейские офицеры.
Увидя войска, одетые в уродливую прусскую форму, унтер-офицеров с допотопными алебардами, офицеров с такими же эспонтонами, Суворов
Горчаков с тревогой наблюдал за дядюшкой: суворовское настроение не радовало его.
«Найдет коса на камень», – думал он.
Зимний тоже был другой, чем при матушке Екатерине. Вместо лакеев в шелковых чулках и золоченой ливрее всюду мелькали треуголки и ружья часовых, по паркету стучали офицерские трости, звенели шпоры. Вместо пышного роскошества дворца получилась холодная суровость казармы.
Андрюша провожал дядюшку до приемной залы.
Войдя в приемную, Суворов сразу оживился. Его всегда румяные щеки еще больше порозовели, глаза заблестели.
Увидев Кутайсова, царского брадобрея, турка по национальности, которого Павел пожаловал «в рассуждении долговременной и усердной его службы в гардеробмейстеры 5-го класса», Суворов приветствовал его по-турецки:
– Хош гельдюн! Кейфиниз насыл? [92]
Сконфуженный Кутайсов нехотя ответил:
– Пэк эйи! [93]
Навстречу Суворову шел, ссутулясь, высокий угреватый граф Мусин-Пушкин. Он был одним из тех генералов, которых Павел I произвел вдруг в фельдмаршалы. В руках Мусин-Пушкин держал трость, как полагалось по уставу.
92
Здравствуйте! Как ваше самочувствие?
93
Хорошо!
– Что, Валентин Платонович, бить меня собрался, с палкой идешь? – усмехнулся Суворов.
– Так полагается – раз при ботфортах и в мундире. Ежели б я в башмаках, тогда другое дело…
– А какое ж дело, ежели в башмаках? Что значит?
– Значит: собираюсь куртизировать дам.
– А в ботфортах уже не сможешь? Ой ли…
(Мусин-Пушкин до старости был ловеласом.)
– Вы все шалите, Александр Васильевич.
– Мои шалости известны: Рымник, Измаил, Прага… Я фельдмаршал в поле, а не при пароле!
– А-а, вашему высокопревосходительству, Николаю Петровичу! – поздоровался он с петербургским генерал-губернатором Архаровым. – Ну как, пожары-то все упредили?
– Какие пожары? – удивился Архаров.
– А сказывают, ваш обер-полицеймейстер велел, чтобы владельцы домов извещали за три дня, когда у них в доме имеет быть пожар!
И так шел он по зале от одного к другому – желчный, ядовитый, прямой.
В приемной было много врагов –
Они сейчас радуются, видя Суворова поверженным в прах, униженным. Но Суворов, верный своей всегдашней тактике в бою и в жизни – идти вперед навстречу опасности, кидался в атаку сам, не ожидая нападения.
Горчаков не видал, с кем еще говорил дядюшка. Андрюша поспешил на крыльцо ожидать царя, который поехал на утреннюю прогулку по городу.
К девяти часам Павел, как всегда, вернулся с прогулки. Слезая со своего высокого Фрипона, он окликнул Горчакова:
– Дядюшка здесь?
– Здесь, ваше величество!
Павел I вошел во дворец.
Вмиг в нем все замерло. Только слышался крик караульных офицеров на постах: «Вон!», что означало: к оружию!
Император вошел в приемную и остановился, глядя на собравшихся. Маленький, в громадных грубых ботфортах, в тесном темно-зеленом мундире, в плоской треуголке, из-под которой глядели упрямые глаза и смешной, нелепо вздернутый нос.
Среди застывших в низком поклоне посетителей он увидал тщедушную фигуру Суворова.
Павел подошел к нему, взял под руку и увел к себе в кабинет.
В приемной зашушукались.
Случилось невероятное, небывалое: пробило десять часов – время начинаться вахтпараду, а царь еще не выходил из кабинета.
Продрогшие в одних мундирах на морозе офицеры топали у подъезда, ждали. Спрашивали:
– Государь где?
– В кабинете.
– С кем?
– С Суворовым.
– Кричит?
– Нет. Наоборот, там тихо.
– В чем же дело?
Наконец в приемной ясно услышали голос царя:
– Пойдемте, граф, посмотрим войска!
Генералы, участвовавшие в разводе, кинулись по лестнице вниз:
– Идет!..
VI
Участники вахтпарада и многочисленные зрители – военные и статские, – которые собирались к разводу по обязанности, а не по пристрастию к прусской экзерциции, были поражены. Сегодняшний вахтпарад Павел I проводил иначе, чем обычно: батальонное ученье делал скорым шагом, бросал взводы друг против друга в штыки, чего не практиковалось никогда. Всем было ясно, что государь хочет угодить Суворову, неумело подражает его «сквозным атакам».
Суворов стоял тут же, безмолвный и бесправный.
Можно было бы подумать, что Суворов обрадуется таким знакам царского внимания к нему, но на его исхудалом старческом лице, кроме скуки и презрения, не было написано ничего.
Суворов отворачивался от лихо маршировавших взводов или довольно громко бросал ироническое:
– Не спеши, букля оторвется.
Ходил взад и вперед, нюхал табак, зевая поглядывал куда-то вбок, на Адмиралтейство.
А потом вдруг подошел к Андрюше Горчакову, стоявшему тут же, в нескольких шагах от императора, и сказал: