Суворов и Кутузов (сборник)
Шрифт:
– Не надо. И так не холодно!
– Да ведь ветер какой, ваше сиятельство! Вон молодые солдаты и те посинели!..
– Что миру, то и бабьему сыну!
Сначала подъем на Рингенкопф не показался труднее, чем на Росшток. Как и там, вязкая, грязная тропинка – пройти одному человеку – тянулась по косогору, по краю отвесной кручи. Она то спускалась вниз, пересекая быстрые горные потоки, то опять взлетала куда-то под небеса.
Так же, как и там, мулы перед трудным подъемом останавливались, а потом, понукаемые прикладами, брали подъем рывком.
Так же, как и там, обезноженные
Так же, как в там, люди скользили, и некоторые падали вниз, в пропасть.
Наступило утро. Все повеселели.
Но два проводника-швейцарца, которые должны были идти впереди апшеронцев, почему-то оказались у них в хвосте. Проводников что-то не особенно радовало утро. Они тревожно перешептывались между собою, Антонио Гамма тоже крутил головой.
Суворов приметил это. Он постарался сообразить, чем они так озабочены. Глянул вокруг.
В горах не в степи: глазом немного окинешь!
Очертания белоснежных гор, которые обычно едва видны на матовом бледно-сером горизонте, сегодня почему-то выступали определеннее и резче. Скалистые бока далеких гор сделались гуще и темнее. В воздухе повисла угрюмая, мертвящая тишина. Ветер стих.
«Точно перед бурей, – подумал Суворов. – Этого еще не хватало!»
Он знал, как страшны в альпийских горах снежные бури.
Увидев более широкое местечко, фельдмаршал слез с коня и подошел к Антонио Гамма. Старик шел, глядя уже больше вверх, чем под ноги.
– Что так тревожатся проводники? – спросил у него Суворов.
Антонио только чмокнул губами, словно не решаясь произнести то, что думалось.
– Будет буря?
– Да, похоже на бурю…
С каждой минутой становилось темнее, точно наступал вечер. И неожиданно откуда-то вырвался ветер. Он поднял легкую снежную пыль, – снег в горах был мелок, как песок. Ветер взвихрил его и швырнул в лицо. Люди невольно зажмурились, закрыли лица руками.
Суворов стоял, прикрыв глаза ладонью. Кто-то толкнул его. Он отнял ладонь и взглянул. Ветер стих. Мимо Суворова вниз по тропинке спешил один из проводников. Суворов хотел крикнуть, чтоб его задержали, но в это время снизу из расщелин и пропастей донесся вой ветра. Эхо, удесятеряя, катило его. И вдруг он окончился страшным ударом, точно по растянувшимся цепочкой русским войскам ударила громадная невидимая пушка.
Суворовский конь тревожно заржал. Где-то сзади откликнулись другие.
Сразу надвинулась темнота. На горизонте уже не выделялась ни одна вершина. Скалы казались бесформенными массами.
И тотчас же налетел страшнейший порыв ветра. Весь снег, лежавший на горах, пришел в движение. В шаге ничего не стало видно.
Снежинки, легкие, как мука, с силой лепили в лицо. Как иглами, колол резкий ледяной ветер. Дышать стало трудно, – мелкий снег забивал глаза, нос, рот. При каждом вдохе сильно кололо в горле.
Где-то вверху с оглушительным грохотом катались вниз сброшенные ветром камни. Ветер был так силен, что казалось – вся громада скалы, где стоял Суворов, колышется, готовая рухнуть.
Суворов прижался спиной к скале, ожидая,
Лицо и руки пухли от холода.
Ветер продолжал выть, но выл уже все дальше и дальше. Он походил на крик отчаяния, доносившийся издалека.
И наконец стих.
Суворов на секунду выглянул из-под руки. В непроглядной темени, сквозь туман и снег, блеснула молния. Он сам и все кругом него были в снегу. От тропинки не осталось и следа.
Суворова взорвало:
– Все против нас. Нет, преодолеем!
Чуть посветлело.
Он оглянулся, чтобы посмотреть вниз, на войска. В этой полутьме все сливалось. И только донесся оклик Аркадия. Он был по-детски испуганный и звучал совсем не по-военному:
– Папенька!
– Я тут! Держитесь, ребятушки! – крикнул, как мог, Суворов.
Его слова опять потонули в новом яростном порыве ветра.
Шел очередной вал.
…Нельзя было сказать, сколько времени – с минутными перерывами – свирепствовала эта страшная снежная буря. Казалось, она продолжается Бог ни весть сколько и ей никогда не будет конца. Стихало только на минуту, а потом яростный натиск начинался вновь. С новой ужасающей силой, с диким воем налетал ветер, вздымая тучи снега.
Снова где-то тут, рядом, с невероятным грохотом рушились, неслись вниз в стремительном обвале громадные камни.
Снова над головой и внизу, под ногами, оглушительно рокотал гром, точно залпом били десятки пушек, и кромешную тьму прорезал зловещий блеск молний.
Казалось, что гром и молния, ветер, горы и снег – все соединилось для того, чтобы раздавить, уничтожить суворовскую армию.
Озябшие руки творили крестное знамение. Губы невольно шептали:
– Свят, свят, свят!..
Становилось невмоготу.
Люди окончательно коченели от холода, от ледяного ветра, от мельчайших снежинок, которые проникали через одежду, резали тело. Все обледенело. Руки уже не могли ничего держать. Да и ноги держали не всех. Более слабые и раненые, которые не захотели оставаться в Муттене и кое-как шли вместе с войсками, теперь падали на месте.
Каждый думал, что пришел его последний час.
Но вот буря снова затихла. Прошли одна-другая томительные минуты. Все с ужасом, с замиранием сердца ждали: загудит, завоет опять? Если еще раз, тогда – конец…
Но гроза ушла. Становилось все яснее и яснее. Вернулся день, – было еще далеко до полудня.
И где-то вверху раздался пронзительный крик горного орла.
Люди зашевелились, затопали на месте. Отогревались, оттирали лицо, уши, руки, откашливались. Стряхивали снег. Шевелили, отрывали из-под снега упавших, засыпанных товарищей, разыскивали выпавшие из рук ружья.
После бури недосчитались многих людей, лошадей, мулов.
В числе погибших, сорванных ветром вниз, оказался унтер-офицер Воронов. Опираясь оружье, он ковылял впереди Зыбина. Зыбин помогал ему влезать наверх, подсаживал. Когда налетел первый шквал, Воронов, как и многие, обернулся к ветру спиной, но не удержался на скале и рухнул куда-то в пропасть. Падая, он царапнул пальцами по зыбинскому плащу, но Зыбин не успел ухватить товарища.